Красное зарево над Кладно - [32]

Солдат отводят в зал ожидания, где подвергают строгой проверке их ранцы, а у многих и карманы, в соответствии с тем, насколько ревностно относится к делу тот или иной проверяющий чиновник. Новое правительство республики издало распоряжение отбирать у возвращающихся с фронта солдат все казенное имущество. Начинаются споры, ссоры и крики. Солдаты не желают лишаться нескольких банок консервов, солдатского ремня, запасной гимнастерки и тому подобных мелочей. Они по справедливости считают эти вещи своей собственностью. Как-никак, они лишились на войне большего. Однако некоторые контролеры в сокольской форме тверды, как казенная пуговица. У Тонды скверное настроение, несмотря на то, что его почти не обыскивали. Он был объектом особого внимания и назойливых вопросов. Неприветливо встретила их Прага.

Тонда выходит с вокзала и направляется на Гибернскую улицу в Народный дом. Прежде всего нужно получить информацию у товарищей.

В воротах Народного дома Тонда встречается со знакомыми лидерами социал-демократической партии, редактором Немецем и доктором Соукупом. Останавливается с ними. Обмен несколькими формальными приветственными фразами. Товарищи спешат. Идут в центральный Национальный комитет. Дают понять, что у них нет времени на долгие разговоры. Пожимают Тонде руку, что должно означать конец разговора. Тонда снова останавливает их.

— Только один вопрос, товарищи: как с социализацией? — взволнованно и нетерпеливо спрашивает он.

— Социализация? Теперь? — поражается доктор Соукуп. — Вот и видно, Тоничек, что тебя не было здесь четыре года. Придется тебе здорово догонять. Как может разумный политик в пору послевоенной разрухи и нищеты говорить о социализации? Сейчас нужно думать о том, чтобы виновные в расстройстве нашей экономики вновь привели все в порядок. Запомни это!

Немец, обращаясь к Тонде, указывает пальцем на его фуражку и спрашивает: — Это что такое, товарищ? Где ты это достал? Разреши дать тебе совет, сними это, теперь такие вещи носить опасно. — Он предостерегающе грозит пальцем и настойчиво повторяет: — Запомни, опасно.

Товарищи уходят. В одиночестве Тонда стоит в воротах Народного дома и снимает фуражку. Удивляется, что же так взволновало товарищей. На его фуражке вместо воинского значка укреплена красная кокарда. Он купил ее в Будапеште. Там все солдаты-социалисты, сорвав прежние австрийские эмблемы, прикрепили к фуражкам красные кокарды.

Тонда вспоминает, что еще на вокзале во время обыска его красная кокарда привлекала внимание. Офицер и начальник сокольского патруля о чем-то шушукались в стороне. Затем подошел «сокол» и стал расспрашивать: — Брат, не мог бы ты мне сказать, откуда ты и куда едешь?

Тонда называет Дебрецен и Кладно.

— Ты прости, что я любопытствую, может, ты скажешь, кто ты?

Тонда называет свою фамилию и профессию. «Сокол» отходит. О чем-то шепчется с офицером. Затем оба, безнадежно махнув руками, расходятся. Сейчас Тонда держит фуражку в руке и глядит на кокарду.

«Снять, не снять? — раздумывает Тонда. — Нет», — решает он и опять надевает фуражку с красной кокардой.

Тонда выходит из ворот Народного дома. «Смысла нет кого-нибудь еще искать, — думает он. — Поеду в Кладно».

По приезде в Кладно Тонда спешит по проселочной дороге от Выгибки через Смоугу прямо на Грушкову улицу. Суббота. Маржка моет пол. Она всплескивает руками, видя входящего мужа. Они обнимаются.

Детишки стоят в смущении у своих кроваток.

— Ну, Иржина, поцелуешь папу? — обращается мать к младшей дочке.

— Это не наш папа, — раздается ответ пятилетнего карапуза.

— Как так это не папа? — спрашивает мать.

— Наш папа такой, — показывает Иржинка, растопырив пальчики.

— Какой это такой?

— Ну, такой маленький, на карточке, я играю с ним и целую его.

— Ну, иди сюда, я тебя тоже поцелую и буду с тобой играть, — манит отец.

— Нет, не пойду, — упрямится девочка.

— Почему не пойдешь?

— Ты большой, и я тебя боюсь. Я тебя не люблю, — упорствует дочурка.

— А ты, Маня, что же? Ты тоже не подойдешь и не поцелуешь меня? — обращается отец к другой, старшей дочери.

— Я? Я не такая глупая, как Иржинка! Я просто жду, когда ты меня заметишь. — Она бросается к отцу. Тот берет дочку на руки. Манька обнимает его, целует и спрашивает:

— Папа, ты теперь от нас уже никуда не уйдешь?

— Нет, Маня, останусь с вами.

— Вот хорошо! Мама, значит, тебе уже не нужно ходить в «реалку», — обращается дочка к матери.

— А что маменьке делать в реальном училище? — спрашивает отец.

Дочка молчит.

— Ну, скажи папе, — понуждает мать.

— Нет, я не хочу, ты сама скажи, — отказывается Манька, пряча лицо.

— Ну, в таком случае, я скажу. Когда тебя не было дома, Манька постоянно упрекала, почему у нас нет папы. Я возражала, что он у нас есть, но теперь на войне. Понять это Манька не хотела. Зачем наш папа на войне, а другие нет. Напротив, в реальном училище, вон сколько папенек, твердила она все. А там расквартированы солдаты. Манька все заставляла меня пойти в «реалку», это они с Иржиной так реальное училище переименовали, и там выбрать какого-нибудь папу, — объясняет жена.

— Так, значит, ты хотела другого папу? — укоризненно обращается отец к дочери.