Красное зарево над Кладно - [27]

«Нет, нет, Шадек, оставим это! Говорю вам откровенно, из этого ничего не выйдет».

Резина поспешно вырвала руку и поднялась со стула.

«Что поделаешь? Жаль. А я думал, как было бы красиво, если бы здесь стояла такая плюшевая кушетка с большим зеркалом».

«С зеркалом?» — глухо переспрашивает Резина и снова садится на стул. Кладет свою руку на мою. Пристально смотрит мне в глаза и говорит торопливо:

«Не мучайте меня, Шадек! Говорите, что думаете и что замышляете. Не рассчитывайте, что вам удастся посмеяться надо мной. Это бы для вас плохо кончилось. Хотя я теперь всего-навсего одинокая вдова и слабая женщина, но…» — и Резина решительно взмахнула рукой перед моими глазами.

Вижу, теперь котелок должен сварить, как следует, и привожу в действие свой план.

«Резинка, неужто вы обо мне такого плохого мнения? Я, старый товарищ вашего Вашека, и стану вас разыгрывать? У меня этого и в мыслях нет. Вот послушайте только — и вы поверите. Я живу на Доброй. Работаю на Энгерте. Теперь это для меня уже далековато. Мне не мешало бы переселиться поближе к шахте. Знаете, до войны у моей покойной мамаши была лишь одна мечта. Построить в Кладно, в Габеше, домик. Скребла и экономила, как только можно было. Скопила за всю свою жизнь примерно шесть сотен. Этого на задаток нехватало. Надо было иметь тысчонку. Мама за всю жизнь ее не накопила. Померла, не дождавшись исполнения своей мечты. Вот из-за этого домика я и не женился. Мамаша, бедная, когда я начинал вертеться возле какой-нибудь девушки, делала все возможное, чтобы дело разладить. Думала, если мы с отцом будем работать и она кое-где подрабатывать, то в конце концов деньги на задаток соберем. Так я и остался холостяком. Я уже в летах, не спорю, за пятьдесят перевалило, зато я человек положительный и надежный. Мамаша умерла и оставила меня на чужих людей. Но работать я еще могу. На Энгерте у государственной компании я уже почти сорок лет. Пришел я туда, когда мне еще полных четырнадцати не было. Стало быть, имею право на казенную комнату. В брезонских домах комната есть. Я могу ее добиться. Но что такое комната без жены? Вот я и подумал: почему бы не соединить это вместе? Зачем выгонять вас куда-то в Стохов? К комнате вы привыкли. Убирать и готовить умеете. Вы мне всегда нравились. И, кроме того, как старый товарищ вашего мужа, я должен немножко о вас позаботиться. Если бы тут стояла еще и плюшевая кушетка с зеркалом, чорт возьми, вот красота была бы!» — Вздыхаю и осматриваюсь кругом. Взглянул на Резину и вижу, что попал в точку.

«А как бы вы купили кушетку? — выведывает она. — В рассрочку? На это сегодня, мой милый, шансы плохие. Ведь вы уже не молоденький. Не в шахте уже работаете, а на поверхности. А если, не дай бог, что-нибудь случится, что у меня с этой кушеткой получилось бы? Из пенсии я не могла бы выплачивать, и кушетка пошла бы ко всем чертям», — рассудительно выкладывает Резина.

«А кто говорит про рассрочку? Рассрочка — это грабеж. У Шадека котелок варит, Шадек не позволит себя обокрасть. Кушетка — только за наличный расчет», — говорю решительно.

«А у вас деньги есть?» — удивляется Резина.

«Ведь я говорил, что мама копила. После нее осталась сберегательная книжка».

«А сколько там было?» — выпаливает Резина, нагибаясь ко мне и нетерпеливо сжимая мне руку.

«Ну примерно крон шестьсот. Сотню после маминой смерти я уже взял, но пятьсот там еще осталось», — объясняю.

«Целую сотню? — крестится Резина. — Ну, Шадек, вы — мот. Ведь всего полгода, как ваша мама в могиле. Так транжирить. Я побоялась бы выйти за вас замуж. Кушетку купите, а остальные деньги растратите. Особенно теперь. В наше время для мужчин в Кладно столько возможностей. Удивляюсь, почему до сих пор не закрывают эти кабаки и не посадят потаскух, которые там мужчин соблазняют?»

Вижу, что пора выкладывать последний козырь. Стискиваю Резине обе руки и говорю:

«Нет, Резинка, если мы поженимся, тут будет стоять плюшевая кушетка с зеркалом, а сберегательная книжка — ваша».

Резина от удивления даже вскрикнула:

«Кушетка и сберегательная книжка! В самом деле, Шадек. Я всегда говорила Вашеку, что вы не человек, а золото. Какая жалость, что вы не женились. Вы можете понимать женщину и ее чувства».

Прежде, чем я того ожидал, кинулась Резина мне на шею — и дело было в шляпе.

«А теперь пойдемте в кино», — говорит Резина и смотрит на часы.

«Времени еще хватит. Теперь только четыре, а кино начинается в полшестого. Здесь так уютно и тепло», — замечаю я.

«Нет, лучше немного пройтись. А то в пятом часу сюда притащится этот зануда Ваха. Пристает ко мне, и никак от него не избавишься. Лучше, если нас не будет дома», — уговаривает Резина.

«Ну, так я выйду первый, чтобы ты могла переодеться», — говорю я и поднимаюсь со стула.

«Нет, теперь это уже не нужно. Мы сговорились, к чему тебе в таком случае уходить? Я вмиг буду готова. Сиди!» — моясь и переодеваясь, говорит Резина.

Не прошло и месяца, как мы сыграли свадьбу. Ваха проиграл пари и заплатил. А тут еще его взяли на войну. Теперь, говорят, лежит бедняга где-то в Венгрии, в каком-то лазарете.

Да, да, ребята, видите теперь, как у Шадека котелок варит, — хвастается и важничает дед.