Красное зарево над Кладно - [25]

— Ну, ладно. Мы проиграли, это признаем. А разве вас совершенно не интересует, зачем вахмистр был у вашей жены? — удивляются ребята.

— Зачем был… Я вам уже сказал: не проверял. Может, пришел ей свой хлебный паек продать. Известно, сволочь. Нажрется из солдатского котла, а свой паек продает. Он уже не раз продавал его и другим женщинам в брезонской колонии. Почему бы и моей Резке не купить? — простодушно поясняет Шадек.

— А как, собственно, вы женились на своей Резке? Как такая красотка могла выйти за вас замуж? — допекают вопросами ребята.

— А, удивляетесь? — самодовольно ухмыляется Шадек. — Для этого у человека должен как следует котелок варить. Поспорил я, что женюсь на ней, — и выиграл.

— Чорт возьми, дедушка, вы должны нам рассказать. Все равно, еще не скоро начнут работать, — пристают ребята.

— Сегодня еще не скоро начнут работать? Спорим, что сегодня вообще работать не будут, — обращается к ребятам Шадек и подставляет ладонь.

— Да, дедушка, ведь сейчас только восемь часов. Чего им внизу так долго копаться? Такой небольшой завал из-за одной пары стоек. Будь это в другое время, так все было бы уже в порядке, — отвечают ребята.

— А я вам говорю, что сегодня работать не будут. Кому охота, пусть держит пари. Вам представляется случай обратно получить тот табак, который вы проиграли, — пристает Шадек.

— Нет, дед. Хватит нам сегодня держать пари. У кого же такой котелок, как у вас? Вахмистра и то вы «надули». Лучше расскажите, как женились.

— Ну, с чего бы, собственно, мне начать, — обдумывает Шадек. — Резка — из Стохова. У них там хата. Вышла замуж за Вашека Кратохвила. Он тоже работал на Энгерте. Жили они в брезонской колонии. Вашеку квартира досталась после отца, когда он женился на Резке. Ну и краля же она была. Об этом и говорить нечего. И очень своей красотой гордилась. Ну и прихотей барских у нее было много. С нею Вашек немало горя хлебнул. Мы с ним были в одной бригаде, когда я еще внизу работал. На свадьбе я был у него за посаженного отца. Порой после смены я заходил к ним в Брезон. Жил я далеко, на самой Доброй. Резка ко мне особой симпатии не питала. Иногда я уводил Вашека выпить по стаканчику, и Резка поэтому сильно дулась. Мне же, признаюсь, она приглянулась. Когда была возможность к ней прижаться, я это делал. За это она обзывала меня и чортом, и старикашкой, и плешивым дедом. Когда началась война, Вашека забрали на фронт. Он, бедняга, погиб сразу же при переходе Дрины на сербском фронте. Резка овдовела. Что она долго вдовой не останется, это было ясно. Во-первых, комната в брезонских домах. Вдову шахтера в казенной квартире не оставят, раз в жилье теперь такая нужда.

А чтоб Резка вернулась к родителям в Стохов, об этом и думать было нечего. Очень уж она привыкла к городу. Любила быть на людях, любила и потанцевать и нарядом похвастаться, а что в Стохове? Там кроме Сватовацлавского дуба ничего порядочного нет. Стало быть, ясно, что Резка будет стараться выйти замуж. Но в первый год войны подцепить порядочного мужика было трудно. Все, кто мало-мальски годился в женихи, были мобилизованы в первый же набор. Ну, я и стал, значит, думать, что, может быть, и у меня какая-нибудь надежда есть. Но браться за это дело сразу тоже не хотел. Хотя бы из-за людских толков. Вашек был все-таки мой товарищ. Стало быть, я ждал. Но как-то раз иду через Брезон с молодым Вахой. Это рабочий-мясник с боен. Не попал он на фронт потому, что его вообще не призывали, ведь он плоскостопый. Но все-таки после-то его взяли, при дополнительном наборе, когда уже брали в армию всех калек. Резка стояла в дверях. Я поздоровался с ней, и показалось мне, что она больно уж переглядывается с молодым Вахой.

«Красивая баба», — говорю. «Красивая», — соглашается Ваха. «У меня на нее аппетит», — говорю. «У вас?» — рявкает Ваха и останавливается. «А почему бы и нет? Чего ты удивляешься? Разве я не холостяк?»

Ваха расхохотался: «Не валяйте дурака. Не думаете же вы так на самом деле. Резка — и вы!»

Это, стало быть, меня допекло. Заело это меня, и я бухнул: «Спорим, что она выйдет за меня замуж».

«После дождичка в четверг», — ржет мне в лицо Ваха.

«Давай поспорим, что не пройдет и трех месяцев, как мы сыграем свадьбу», — гаркнул я, и мы с Вахой поспорили. И Ваха проиграл. Не прошло и трех месяцев, как я женился на Резине.

— Значит, не дождалась даже, когда кончится траур по Вашеку, — замечают ребята.

— Не дождалась, — подтверждает Шадек.

— Вы, Шадек, должны рассказать, как сумели это провернуть, — молят ребята.

— Да, мальчики, вы рот разинете. Тут надо, чтоб котелок варил, как следует, — хвастает Шадек.

— Так и быть, расскажу. Вы молодые и можете еще кое-чему научиться. Я говорил вам, что ходил к Резине, когда она жила со своим прежним мужем. Знал я ее хорошо, потому что Вашек мне о ней тоже много рассказывал. Дело известное, чего только не рассказывают, какие секреты друг другу не доверяют товарищи на шахте, когда работают в одной бригаде. Вашек Кратохвил был добряк. Разводил кроликов, и, как придет, бывало, со смены, ему только бы сидеть у их клеток и с ними возиться. Резина-то дома сидеть не любила. Все наряжалась, а по оркестрам да по кино просто с ума сходила. Все это в конце концов простительно. Любила Резина на Брезоне задаваться перед другими женщинами. Задерет нос кверху и корчит барыню. Но что правда, то правда: хозяйство держала в порядке. Дома всегда было прибрано. Удовольствие поглядеть. Вот этот порядок и чистота в ее комнате меня особенно привлекали. Но на нее напало страстное желание поставить в комнате плюшевую кушетку. Этот проклятый Подзимек всех кладненских баб свел с ума. Тоже работал когда-то на шахте. Женился на одной старой вдове. Женившись на ней, он получил небольшую толику денег и занялся торговлей. Открыл мебельный магазин и стал продавать мебель в рассрочку. Больше всего он навязывал женам шахтеров и металлургов плюшевые кушетки и ковры. В Кладно как раз стали строиться для семейных домики. Заводы и шахты это поддерживали. Чтобы крепче привязать рабочих. Ты должен был внести тысячу крон задатка — и можешь начинать строить домик. Завод или шахта помогали тебе материалами. Сберегательная касса ссужала деньги под ручательство. Представьте себе, какая это была гиря на ногах! Все равно, как чорту душу продать. Если все шло хорошо, ты зарабатывал сто крон в месяц. Но на шее у тебя было десять тысяч крон ссуды. Если в течение месяца у тебя пропадало две-три смены, это означало немедленную катастрофу. Ты должен был гнуть спину с утра до ночи, как хозяевам хотелось и за сколько им хотелось. Из таких вот новоиспеченных господ-домовладельцев, когда доходило до какой-нибудь забастовки, больше всего и вербовалось штрейкбрехеров. Вот как спекулировали владельцы шахт и заводов. А кроме них присасывались спекулянты и живодеры помельче. Одним из них был Подзимек. Когда вместо одной каморки у бабы вдруг оказывалась комната с кухней, у нее появлялось желание похвастаться и господской обстановкой. В кухне протекала вся жизнь, а комната была парадная. Вот для такой комнаты Подзимек навязывал и продавал в рассрочку плюшевые кушетки и ковры. У него их было немного, двадцать-тридцать штук, но этого ему хватало. Почти в каждой семье, которая взяла в рассрочку кушетку или ковер, что-нибудь случалось. Кто-нибудь захворает, скажем муж, жена или ребенок. Время от времени из-за недостатка работы на заводах и шахтах несколько смен не работали. Если такое случалось — это была катастрофа. Нечем было выплачивать. Подзимек был неумолим. Согласно договору, не платишь в срок — и мебель пропадает. И так кушетки и ковры снова переезжали к Подзимеку. От него, опять в рассрочку, в другие семьи. Подзимек наживался. В конце концов построил себе на Пругоне дом. Вы его знаете. Стоит там до сегодняшнего дня. Пругонские домишки одноэтажные. Лепятся по косогору, как шалаши пастухов. Поэтому-то и дали Пругону прозвище Кладненский Вифлеем. Дом Подзимека возвышается над домишками, как дворец Ирода. Подзимек устроил там трактир. А теперь, в войну, этот трактир превратился в самый мерзкий кабак на все Кладно. Неужели и вы, мальцы, туда ходите? Будьте осторожны. Подцепите чего-нибудь и будете потом до конца жизни плакаться. Это война принесла нам в Кладно такую напасть. В Рабочем доме танцевать нельзя. А под Пругоном и в других подобных кабаках до утра гармонь и скрипка играют. А бабы там… Тьфу, говорить не стоит. Но вернемся к Резине.