Красное небо - [4]

Вслед за ней пролез и Степа, схватил Таню за руку выше локтя и повел прямо в угол. Может, он боялся, что она вспорхнет, как пташка, и улетит?

Подойдя к нам, Таня повела, освобождаясь, плечиком, стыдливо поправила на груди платье. Степа тут же, словно обжегшись, отдернул руку. Чтоб скрыть растерянность, сказал:

- Садись, шпионка! Судить будем...

- Что-о?! Ха-ха-ха! - громко захохотала она. - Это ты меня будешь судить, цапля? - обратилась она к Степе. - А может, ты, воробышек? - к Петрусю. - Или ты, сыч надутый? - это уже ко мне.

Мы растерялись - атака была слишком напористой. Не успели ничего ответить, а девчонка опять подсыпала жару:

- Я все слышала и видела, герои... Чуть не умерла от смеха. А вообще примите и меня в свою компанию. Авось не испугаюсь, если еще куда полезете.

- Мы девчат не принимаем! - отрезал я.

- Не женское дело с немцем воевать... - пропищал Петрусь и шмыгнул носом.

- Ага! И катись отсюда колбасой... Ну! И держи язык за зубами, не то... - Степа потряс возле ее носа кулаком.

Видно, здорово обиделся за "цаплю". Ловко она подметила!

- Ну и черт с вами, вояки желторотые! - выкрикнула Таня и скользнула в подворотню.

- Ух! - аж задохнулся от злобы Степа и бросился было за ней.

А я припал к щели между бревнами. Таня заметила меня, показала язык - и исчезла в конопле.

Дерзкая девчонка...

Я вдруг почувствовал, что уже больше не сержусь на командира.

Меня охватило безразличие ко всем нашим делам. Плохое настроение, наверное, было и у Петруся. Он сидел тихо, морщил лоб и был похож на нахохлившегося воробья.

Степа возвращался от ворот медленно, загребая ногами солому. Видимо, и он думал о том, что мы делаем не то, что надо.

А что надо? Что можно было придумать, чтобы насолить немцам? Да и немца в деревне еще ни одного не было!

- Выкладывайте, что нашли за эти дни... - собрался наконец с духом командир.

Мы вывернули карманы. У Петруся было штук десять патронов к русским винтовкам и кусок пустой пулеметной ленты. Я вынул горсть розовых, толщиной в карандаш, палочек. Взрыватели... Они здорово стреляют, если бросить в костер, и пацаны ни за что не хотели отдавать. Пришлось задобрить их чужими цукровками. А раньше, в самом начале войны, было проще: и винтовки находились, и гранаты, и противогазы.

- У меня припрятан затвор и штык, - сказал Степа, сгребая наши припасы себе в карман.

Передаст все брату Сергею - мы знали это.

Сергею шел уже семнадцатый год, и у него была своя тайна.

II

До войны в нашей деревне никто уже не отмечал религиозных праздников. А теперь, при немцах, вдруг все сделались набожными. Мать тоже где-то достала икону - старика с длинной седой бородой. В одной руке он держал что-то похожее на книгу, три пальца другой руки были подняты и сложены так, будто он набрал ими соли и сейчас высматривает, куда бы сыпануть.

За деревней, с одного и другого конца, вкопали кресты. Высоченные кресты, дубовые. За дубом ездили куда-то в лесные деревни: своего леса у нас поблизости не было. Ставили кресты мужчины постарше, выкрикивая: "Еще раз ... зяли!!!" Больше всех суетился и давал советы беспалый Панас - отец Петруся. Хоть и не было у него пальцев на левой руке - отрезала силосорезка, - с топором и пилой он управлялся ловко: делал прорези в дубовом бревне, выдалбливал долотом гнездо для перекладины, затесывал и прибивал. Руководил и работал за троих. Землю вокруг крестов дядьки утрамбовывали толстенными колами, вгоняли туда и камни. Чтоб крепче стояли...

И кресты стояли - высокие, мрачные, крепкие. Как громоотводы, способные принять на себя, отвести от деревни удары грома войны...

Сегодня тоже какой-то религиозный праздник, и мать не пошла на работу к людям, а погнала в поле овец вместо меня. Оставшись один, я отодвинул в сторону стол в чистой половине хаты, подковырнул вилкой и выдрал короткий кусок доски, которым была надточена половица, и вынул дневник. Это была какая-то учетная книга, подобрал я ее в бывшей колхозной конторе. Она наполовину исписана фамилиями и цифрами - "Барановская Ганна - сгребала сено, 0,75 трудодня... Тарасевич Федора - подносила копны, 1,25 трудодня..."

О чем писать? Погрыз кончик карандаша, написал несколько строк об операции в школе, о появлении в деревне Тани, которая прошла пешком четыреста километров...

Я начал вести дневник с первого дня войны, но тех записей - кот наплакал. Вот некоторые.

За деревней сел наш подбитый самолет. Мы бегали туда смотреть, но из-за огня не могли близко подойти. Я просто так написал - про огонь. В самолете долго что-то взрывалось, лопались патроны, и все прямо липли к земле, боялись подняться. "Кончанские" рассказывали, что из самолета выбрались два летчика, расспросили дорогу к ближайшему лесу и пошли проселками на север. И будто бы остался третий летчик, раненый. Его не смогли вытащить, и он заполз, спасаясь от огня, в хвост самолета. Прибежав, мы уже не слышали его стонов - скончался... Так это было или не так, но назавтра мы видели могильный холмик у самолета. Вокруг валялись обгоревшие куски парашютного шелка, пахло чем-то резким и едким... Мы возвратились, взяв с собой несколько лепешек из расплавленной и уже остывшей дюралевой обшивки...