Красное и черное - [18]

— Я вчера долго не спала и все думала. Объ насъ, фабричныхъ дѣвушкахъ, понимаютъ, что намъ одна дорога, — либо околѣй съ голоду, либо замужъ пойти за пьяницу, а то на панель… А развѣ мы виноватыя? Если не нарядныя, такъ денегъ нѣтъ на наряды, а не интересныя, затѣмъ, что насъ ничему не учили. Должна сама себя обучать, если хочу. А къ кому приткнуться, не знаю. Глупый мнѣ не нуженъ, умному сама не нужна. А другія тѣмъ временемъ спятъ на лебяжьемъ пуху, жизнь ихъ утѣшаетъ, не какъ насъ, сиротъ.

— Извините за мои неученыя слова. Тяжело мнѣ очень. Лучше-бъ позднѣе родиться, или раньше умереть. Я жить не хочу. Нашъ вѣкъ желѣзный. Земля дрожитъ отъ нашего утѣсненія. Уважающая васъ до гроба Палагея Ядренцова.

Вмѣсто: Уважающая было написано: Любящая, но потомъ Палаша заботливо вычеркнула это слово.

Рѣзецъ дошелъ до конца ствола и остановился. Миша въ послѣдній разъ повернулъ рычагъ. Было половина двѣнадцатаго. Работа его на это утро была окончена. Онъ сходилъ къ инженеру за отпускнымъ квиткомъ, который требовался для преждевременнаго ухода, и вышелъ на дворъ. По дорогѣ къ воротамъ лежала литейная мастерская, и онъ думалъ зайти туда и поговорить съ однимъ изъ мастеровъ. Быть можетъ, въ концѣ концовъ и въ литейной удастся найти подходящее мѣстечко для Алеши. Въ формовочномъ отдѣленіи работа была потоньше и физической силы не требовалось. Туда принимали даже подростковъ, и черезъ годъ или два смышленный малый могъ зарабатывать не хуже стараго работника.

Одна половина воротъ литейной мастерской была полуоткрыта. Миша вошелъ внутрь и невольно остановился. Прямо навстрѣчу ему катился, вися въ воздухѣ и поддерживаемый цѣпью на блокѣ, огромный ковшъ, до краевъ наполненный свѣтлокрасной массой. Паровой приводъ быстро и дробно стучалъ вверху, передвигая воротъ. Нѣсколько закопченныхъ фигуръ съ желѣзными кочергами въ рукахъ суетились по обѣ стороны. Ковшъ плавно и тяжело катился впередъ, пока не остановился надъ круглой площадкой, гдѣ были утверждены въ пескѣ формы для литья.

— Пускай! — крикнулъ старшій.

Подручный выбилъ затычку, ослѣпительный потокъ стали полился внизъ густо и мягко, какъ медъ, и медленно сталъ наполнять первую форму.

Поодаль нѣсколько формъ, уже налитыхъ, свѣтились голубоватымъ пламенемъ газа, который пробивался сквозь щели. Рабочій обходилъ формы одну за другой и старательно очищалъ шлакъ въ отверстіяхъ, нарочно оставленныхъ для того, чтобы избѣжать разрыва формы.

Не смотря на близость обѣденнаго перерыва, работа въ литейной шла полнымъ ходомъ. Впрочемъ, ея основныя струи никогда не прерывались. Вечеромъ, въ шесть часовъ приходила ночная смѣна и замѣняла дневную у неостывающихъ печей. Сегодня былъ день большого литья и въ разныхъ концахъ обширнаго каменнаго барака, унаслѣдованнаго заводомъ еще отъ тридцатыхъ годовъ, раскаленный металлъ переливался изъ печи въ жолобъ, а изъ ковша въ подставленный снизу пріемникъ.

Миша осторожно шелъ впередъ, направляясь къ формовочному отдѣленію. Ему приходилось поминутно останавливаться и давать дорогу группамъ литейщиковъ, перебѣгавшихъ съ одного конца мастерской на другой. Мимо него проходили тигельщики, поддерживая на желѣзныхъ обоймахъ неуклюжіе графитовые горшки, наполненные тяжелымъ темно-краснымъ варевомъ. Края у горшковъ были отбиты. Тигельщики извлекали ихъ изъ гнѣздообразныхъ печей, вырытыхъ въ землѣ и заваленныхъ раскаленнымъ углемъ, и одинъ за другимъ перетаскивали къ формамъ. Каждый горшокъ могъ служить только одинъ разъ. Его безжалостно разбивали передъ литьемъ и осколки потомъ перемалывали въ массу для новыхъ тиглей.

Съ лѣвой стороны барака тянулся рядъ четыреугольныхъ Мартеновскихъ печей. Дверь крайней была полуоткрыта и въ глубинѣ ея клокотало жидкое бѣлое пламя. Старшій мастеръ стоялъ съ боку, но на приличномъ разстояніи, и внимательно разсматривалъ внутренность печи, прикрывая по временамъ глаза фіолетовымъ стекломъ для того, чтобы предохранить ихъ отъ невыносимаго блеска. Но передъ самой печью стояли двѣ черныя фигуры и соединенными усиліями ворочали въ ея нутрѣ желѣзную кочергу пятисаженной длины и такой тяжести, что можно было удивляться, какъ это человѣческія руки, безъ всякой помощи машинъ, сдвигаютъ съ мѣста этотъ желѣзный брусъ.

Головы рабочихъ были обнажены, и кожа лицъ какъ будто опалена нестерпимымъ зноемъ. Рубахи на плечахъ заскорузли отъ грязи и отъ сажи; на черномъ фонѣ сажи бѣлѣли полосы соли, скоробившіяся, какъ лубъ. Соль выдѣлялась изъ глубины собственнаго тѣла рабочихъ. Это былъ осадокъ человѣческаго пота, выступавшій изъ всѣхъ поръ кожи, какъ будто подъ дѣйствіемъ внутренняго кипѣнія… Онъ отлагался наружу тусклымъ и свѣтлымъ налетомъ.

Но рабочіе не обращали вниманія ни на потъ, ни на зной, и безстрашно подвигались къ самому жерлу клокочущаго стального ада, запуская поглубже свою кочергу.

Сосѣдняя печь была открыта и опорожнена. Устье ея широко зіяло и двое рабочихъ хлопотали у него, вооруженные совками и лопатами на длинныхъ рукояткахъ. Они выравнивали дно печи для того, чтобы снова завалить ее металломъ. Эта работа была еще тяжелѣе, ибо жаръ изъ раскрытаго устья билъ прямо въ лицо, и то и дѣло приходилось заглядывать внутрь почти вплотную, чтобы разглядѣть изъяны пола.