Красно солнышко - [22]

— Был у меня Веня. Хороший парень. Все у него по-серьезному, по-деловому.

Павел сидел за столом, обедал.

— Чем недоволен? — спросил его участковый.

— Известно чем, — сказала Настасья. — Зины дома нет.

— Ей дохнуть некогда, — защитил Настасьину дочь Мирон Евсеич.

— Непорядок, — хмуро произнес Павел. — Жена есть жена.

— Венька-то для чего к вам приходил? — равнодушным тоном спросил участковый.

— Письма Степановы читал. Писал чего-то. Про какого-то Петруху. Так, что ли, Павел?

— Вроде.

— Петруха-то кто такой?

— Вычитал про него Вениамин в письмах. Он красный следопыт, Веня-то.

— Петруха Савраскин, — оживляясь, сказал Павел. — Венька и на него запрос сделал. Шерлок Холмс! Да вот только ничего путного ему не сообщили.

— Савраскин, — словно бы запоминая, проговорил Мирон Евсеич. — Нашла чугун-то, Настасья?

— Где найдешь? Сдали. Да я не в обиде.

Мирон Евсеич посидел немного, пожурил Павла за то, что тот быстро ездит по деревне, попрощался и вышел. «Ну, что же, Мирон, — шагая по улице, подумал он. — Надо ехать в город. В больницу. У Веньки ты ничего не узнаешь».

Подойдя к своему дому, он вывел из небольшого гаражика служебный мотоцикл, посмотрел на часы, решил, что до вечера обернется, и сел в седло.

Он, конечно, не мог знать, что с колокольни смотрели на него Валька и Венька.

— Уехал, — сказал Валька.

— Уехал. О чем он с мамкой разговаривал? Вот что интересно…

— Если она ему рассказала… — Валька не договорил, посмотрел на Веньку и шепотом произнес: — Папка…

По деревне, с удочкой на плече, шел Валькин отец, Василий Васильевич Чебыкин, высокий, худой, такой же рыжий, как и Валька. Остановился возле забора Григория Мартынова, крикнул что-то и свернул к речке.

— Ты можешь не ходить, — не глядя на друга, сказал Венька. — Я один. Он куда?

— Под Ивановскую мельницу. Вчера говорил, щуки там прыгали.

— Ну, я пошел, — помолчав, сказал Венька и начал спускаться вниз.

Валька молча пошел следом.

Василий Васильевич тем временем уже забросил удочку на живца и неторопливо закурил. Недалеко полоскали белье женщины, переговаривались, и Василий Васильевич с неудовольствием подумал, что рыбалки не будет.

Венька и Валька стояли в густом ивняке.

— Иди, — глухо произнес Валька.

— Народ, — кивнул Венька на женщин. — Да и по подойдешь незаметно.

Василий Васильевич терпеливо смотрел на поплавок, однако, когда женщины уж слишком громко разговорились, а одна из них с силой стала хлопать по воде мокрым полотенцем, он не выдержал и закричал:

— Какой леший приволок вас сюда!

Смотав удочку, он направился вдоль берега. Венька вдруг бросился в глубину ивняка, забежал вперед и как ни в чем не бывало пошел навстречу Василию Васильевичу.

— Здравствуйте, дядя Вася! — беззаботно поздоровался он. — Поймали чего?

— Тут поймаешь…

— А на Заячьих перекатах хариусо-ов… Кишит!

— Кишит, — недовольно повторил Василий Васильевич, но все-таки приостановился. — Ловил сам-то?

— Вчера десяток принес! Во!

— Раньше там они водились, — задумчиво произнес Василий Васильевич. — Далеко…

— Рядом!

— А то я не знаю, где перекаты… Точно принес?

— Один взвесил — полкило потянул! Могу и место показать.

— Может, сходить? — вслух сказал Валькин отец. — Идем.

Валька видел, как подошел Венька к отцу, неясно различал слова. Ему тоже хотелось легко и беззаботно, как Венька, говорить с отцом, но он знал, что не сможет этого сделать: выдаст его голос, или глаза выдадут, или просто-напросто разревется он. В глубине души Валька был убежден, что не может быть отец предателем, но Мишка ни слова не написал о фронтовике, а значит, надо проверить. Спотыкаясь о коряги, хоронясь в кустах, торопился следом за Венькой и отцом Валька Чебыкин.

— Скоро ли? — спросил Василий Васильевич.

— Два переката пройдем, а на третьем их… Кишит, — повторил Венька.

— Поглядим, поглядим, — недоверчиво пробормотал Валькин отец.

Миновали два переката, подошли к третьему. Погода была тихая. Где-то часто и беспокойно крякала утка. Катилась, позвенивала прозрачная вода.

— Здесь, — сказал Венька. — Закидывайте сюда.

Разматывая удочку, Василий Васильевич, внимательно оглядывая место, размышлял вслух:

— Должна быть здесь рыбешка. Должна. Место хорошее…

Он закинул удочку и присел на корягу.

— Эх, под Сталинградом я повидал рыбы-то! — припомнил он. — На Волге-матушке. Ползешь, бывало, за водичкой, налетят они и давай бухать. Штучки такие всплывают, что те баржи! И все брюхом кверху. Оглушенные. Плывут по течению, не шевелятся. И взять нельзя. Убьют. Вот уж рыба так рыба! Белуга называется.

— Дядя Вася, а вы, говорят, до Берлина дошли? — спросил Венька, незаметно кладя фотографию на песок рядом с корягой.

— Дошел. А вот Победу так и не встретил. Дружки мои на рейхстаге фамилии писали, а меня как звездануло седьмого мая, так только девятого и пришел в себя. Очнулся и первым делом спрашиваю, как дела на фронте. Ребята смеются. «Какой фронт! — говорят. — Победа! По двести граммов водки тяпнули и твою долю разделили». И так-то мне больно стало, так-то обидно… — Василий Васильевич засмеялся и покачал головой. — «Эх, говорю, ребята, ребята! Разве я не заслужил? Я и под Москвой кровушку лил, и под Сталинградом, и здесь, говорю, в Берлине, звездануло, а вы? Эх!» Отвернулся и чуть не заревел. Не водки жалко — обидно, что не отпраздновал Победу. Ребята видят такое дело, загоношились. Закостылял один. Вернулся скоро, протягивает стакан: пей, мол, празднуй. «Чья водка?» — спрашиваю. А он: «Не сомневайся. Все в полном ажуре». — «Тогда, говорю, поздравляю, дорогие товарищи, с Победой». Ну и выпил, значит. — Василий Васильевич помолчал, потом, глядя на неподвижный поплавок, с сердцем произнес: — Хариусы! Полкило! Самое дрянное дело место менять. Надо бы уж там оставаться…