Красная звезда, желтая звезда - [72]
Хочу напомнить, что решающей причиной запрета несостоявшейся в конечном счете климовской работы над бабелевской «Изменой» в альманахе «Начало неведомого века» стала именно этническая принадлежность ее персонажей. «По свидетельству Климова, смысл колоритной резолюции, прозвучавшей с глазу на глаз, сводился к сомнениям по поводу целесообразности воспроизведения на экране образов одного определенного этноса» [83]. А резолюция, которую я позволю себе привести, звучала, по свидетельству режиссера, так: «На… нам этот еврейский фильм?»
В дополнение ко всем этим запланированным и незапланированным курьезам нельзя не заметить, что по экрану этих лет бродят целые стада отрицательных или просто подозрительных персонажей, обладающих нейтральными именами и фамилиями и как бы впрямую не относящихся к «малому народу», однако в ролях этих, как правило, выступают российские актеры с внешностью, позволяющей предположить самое худшее, — неоднократно названные ранее Борис Иванов, Борис Новиков, Эрнст Романов или же актеры грузинские, армянские и прочие лица тогда еще не придуманной «кавказской национальности». И это естественно, ибо доктрина соцреализма недвусмысленно требовала типологической определенности: героя, равно как и подонка, надлежало узнавать с первого предъявления, при любом освещении.
Справедливости ради нельзя не сказать и о том, что существовала целая категория актеров-евреев, выступавших в амплуа самых что ни на есть положительных персонажей: Борис Зайденберг, переигравший несметное количество секретарей райкомов, председателей рай- и облисполкомов, директоров заводов и прочая и прочая, Эммануил Виторган, Валентин Гафт и некоторые другие, щедро дарившие свои мужские стати героям многонационального советского экрана. Так что баланс здесь соблюдался в полном соответствии с доктриной о появлении на свет Божий новой этнической общности — советского народа.
Начало восьмидесятых годов, названное кем-то издевательски «эпохой торжества “Лебединого озера”», непрерывно звучавшего из радио- и телеприемников по случаю очередной безвременной кончины очередного генсека, никаких видимых перемен в тематических планах советского кинематографа не предвещало, если не считать того, что еврейские мотивы звучали с экрана все реже, все глуше, все периферийнее.
Еврейских персонажей можно перечислить на пальцах одной руки, да и то без особой уверенности. К примеру, кто такой человек по имени Тартаковский, сыгранный Юрием Дедовичем в узбекском фильме «Большая короткая жизнь» (режиссер Ю. Агзамов, 1981)? Или — кто таков мосье Фаерштейн из одесской ленты о юности Сергея Королева («Разбег», режиссер Г. Глаголев, 1982)? Или — Семен Семенович Прудянский в исполнении Зиновия Гердта из фильма «Герой ее романа» (режиссер Ю. Горковенко, 1984)? Или — кто такой героически погибший фронтовой фотокорреспондент Рузес из фильма «Ради нескольких строчек» (режиссер А. Рогожкин, 1985), снятого по повести отнюдь не филосемитствующего писателя Михаила Алексеева? Правда, как раз на этот вопрос мог бы ответить я сам как человек, проработавший с фронтовым другом писателя, непогибшим прототипом Юрием Кузесом, в редакции «Советского экрана» в течение нескольких лет, но здесь, на советском экране с маленькой буквы, Юрий Юрьевич был денационализирован до такой степени (актер Антон Адасинский), что вопрос, который я задаю, вполне мог бы остаться без ответа.
Или — по какой этнической рубрике числить Рашель, жестокосердую и бескомпромиссную сноху Вассы Железновой в экранизации второй редакции горьковской пьесы (режиссер Г. Панфилов, 1983)?
Или — этот пример мне особенно дорог, ибо речь идет об одном из самых значительных фильмов «предперестроечной» поры, картине А. Германа «Мой друг Иван Лапшин» (1984), безусловно выбивающейся из этого ряда, — кто такой журналист Ханин в пронзительном исполнении Андрея Миронова? Естественно, в тексте фильма нет ни слова о происхождении этого персонажа, но весь мироновский генотип, вся манера поведения, разговора, молчания, да и сама фамилия его, позволяют увидеть в нем прямого сородича тех еврейских коммунистических журналистов двадцатых — тридцатых годов, которые безоглядно отдали себя новой власти (а во многом и создали ее), чтобы стать ее первыми жертвами.
Или — «Челюскинцы» М. Ершова (1984), в котором — по эпохе, по месту в историческом сюжете — льдина в Ледовитом океане должна была просто кишеть персонажами иудейского происхождения. Ан нет, их только двое — Могилевский (Евгений Леонов-Гладышев) и Шафран (Александр Пашкевич). Остальные, видимо, успели уйти под лед до начала съемок… Большинство этих персонажей настолько третьестепенны в сюжетах названных фильмов, что только педантизм авторов фильмографических справок позволяет обнаружить их где-то в самых последних строках титров.
В документальном кино начало восьмидесятых годов оказывается куда менее засушливым, чем в кинематографе игровом, во всяком случае чисто количественно, и на первый взгляд выглядит вообще достаточно объективно, выстраивая на экране почти необозримую панораму видных евреев — деятелей культуры, науки и иных сфер.
