Красная звезда, желтая звезда - [70]

И это естественно, ибо после ликвидации еврейской театральной жизни в конце сороковых годов прошло уже более двух десятилетий, и найти молодого еврейского актера или даже исполнителя средних лет становилось все труднее и труднее, тем более что немногие прорвавшиеся на экран в эти годы — примеры Льва Вайнштейна и Льва Круглого особенно показательны — были вынуждены либо эмигрировать, либо уйти в глубокую театральную защиту.

Пожалуй, только Зиновию Гердту удавалось в эту пору преодолевать несформулированный вслух «запрет на профессии», причем в самых неожиданных по духу картинах, назову лишь роль профессора в картине Василия Шукшина «Печки-лавочки», в которой он, правда, персонифицирует враждебную простому герою фильма городскую культуру и цивилизацию, однако важность его персонажа здесь несомненна хотя бы по этой причине. Впрочем, как правило, и ему доставались профессии школьного учителя («Ключ без права передачи», режиссер Д. Асанова, и «Розыгрыш», режиссер В. Меньшов, обе — 1976), пенсионера (снова у Асановой в фильме «Жена ушла», 1979), человека без определенных занятий («Особо опасные», режиссер С. Мамилов, 1979), администратора («Военно-полевой роман», режиссер П. Тодоровский, 1983), директора цирка («И вот пришел Бумбо», режиссер Н. Кошеверова,1984), концертмейстера («Герой ее романа», режиссер Ю. Горковенко, 1984).

В любом случае все это были роли эпизодические, не сюжетоопределяющие. Лишь однажды Гердт сыграл одну из самых существенных еврейских ролей на советском экране начала восьмидесятых годов. Сыграл в фильме, где была неожиданна не только роль Гердта, но и сам фильм, сценаристом и режиссером которого был Яков Сегель, сентиментальный и романтичный певец Великой Отечественной войны и боевого братства. Сегель просто по определению не мог задумать и совершить ничего противуправительственного, а в связи с героическим военным прошлым и чудесным возвращением из мертвых после автокатастрофы ему многое прощалось. Картина называлась «Я вас дождусь» (1982) и вроде бы к еврейской проблематике не должна была иметь отношения и не имела бы, если бы не линия персонажа по имени Аркадий Лазаревич, старого, несчастного и одинокого еврея, которого подобрала новая жиличка квартиры, где перед войной проживал юный лейтенант Миша Капустин, заглянувший сюда на обратном пути из госпиталя на фронт. Однако по причине мощного актерского темперамента Гердта фильм оказывается вовсе не о лейтенанте, а об Аркадии Лазаревиче: все разговоры за столом вертятся вокруг его судьбы, вокруг неизбывных его воспоминаний о том, что вся его семья, все друзья и соседи были расстреляны гитлеровцами в общем рву, что сам он чудом остался в живых и бродил по миру, пока его не приютили добрые русские люди — тринадцатилетняя девочка Нина и ее мать, которая так и не появится в сюжете.

Картина Сегеля неожиданна не только своим еврейским мотивом, но вообще драматургией своей — на экране не происходит ровным счетом ничего, сидят люди, пьют чай, танцуют, молчат, слушают патефон, вспоминают. Потом расходятся. А над всем этим обыденным, будничным, неторопливым военным застольем — трагедии войны, трагедии людей, в том числе та, к которой так боялся прикасаться советский кинематограф все эти годы. И к которой, то ли по наивности, то ли по незнанию законов игры прикоснулся Сегель — пусть не впрямую, пусть отраженно, но одним из немногих вспомнивший с экрана о Холокосте, о Катастрофе советского еврейства именно как еврейства, а не только как части советского народа…

Еще одним из режиссеров той поры, о котором следует сказать в связи с нашей темой, была Лариса Шепитько, экранизировавшая повесть Василя Быкова «Сотников». Фильм назывался куда метафоричнее — «Восхождение», и в числе других персонажей картины, восходящих на Голгофу, была маленькая еврейская девочка Бася в пронзительном исполнении Виктории Гольдентул, выданная оккупантам кем-то из жителей этой белорусской деревни. Впрочем, и этот мотив, даже в самом метафорическом его исполнении, продолжения в отечественном кино не имел.

Возвращаясь к запретам и «дозволениям» на профессии, нельзя обойти такую типично «еврейскую» профессию, как игра в шахматы, однако и это происходило в несколько специфической форме: в фильме, выстроенном по биографии единственной в ту пору «арийской» надежды советской шахматной школы, Александра Котова, выступают под собственными именами Михаил Таль, Юрий Авербах, Марк Тайманов, оттеняющие и благословляющие на ратные подвиги за столом юного представителя «коренной национальности», как бы сознательно отходя на второй план при появлении новой надежды отечественного спорта («Гроссмейстер», режиссер С. Микаэлян, 1972).

А спустя восемь лет, в 1980 году, уже по роману самого гроссмейстера Александра Котова «Белые и черные» снимается картина «Белый снег России» (режиссер Ю. Вышинский), выстроенная буквально по той же сюжетной колодке, что называется, в масштабе один к одному, и рассказывавшая о трагической судьбе русского шахматного гения Александра Алехина, ставшего невозвращенцем и умершим в эмиграции (о сотрудничестве с гитлеровской прессой, на страницах которой Алехин самоотверженно боролся с еврейским «засильем» в шахматах, на экране не было ни слова). В этой картине было бы крайне трудно обойтись без еврейских персонажей, и на экране появляются Эммануил Ласкер (Всеволод Якут) и Сало Флор (Борис Галкин), обогащая портретную галерею знаменитых евреев еще двумя выдающимися персонажами, правда на самом дальнем плане драматического сюжета.