Красная волчица - [2]
Под мохнатыми кедрами лежала смолистая прохлада.
В ветках копошились кедровки, лениво пересвистывались бурундуки. Весь хребет был в ямах. Одни из них заросли травой, другие были свежими. Это медведи оставили следы от грабежа бурундучьих кладовых с орехами.
Василий вышел на таежную тропу. Мох и земля были вспаханы оленьими копытами. Малыш обнюхал следы и посмотрел на хозяина.
— След вчерашний, — определил Василий. — Эвенки прошли. На Светлом бору должны остановиться. Помнишь, к нам девчонка заходила — Ятока. Что-то тогда про любовь толковала, про шаманов. Чудачка.
Василий вспоминает: дело было зимой. Пришли эвенки сдавать пушнину. Сельские ребята устроили для них концерт. Потом сыграли пьесу «Хитрый шаман», сочиненную учителем Поморовым. Василий играл шамана. А на другой день, вечером, к Василию пришла Ятока.
— Это тебе, Вася. Сама спромышляла. — Ятока подала ему шкуру соболя.
Василий провел рукой по меху.
— Хорош. Я таких тоже добывал. Возьми.
Ятока замахала руками:
— Это тебе, Вася.
— Ты в своем уме? Или я калека, ружье не могу держать? Или в горах не бываю?
— Не сердись, бойё[2]. Ты шаманил, я — шаманка. Ночью Делаки′[3] приходил, любить тебя велел. Соболь шибко смелый зверек. Приносить удачу тебе будет.
— Я-то хотел сватов засылать. А ты, на тебе — шаманка, — рассмеялся Василий.
— Пошто не веришь? Делаки сказал, я слушать его должна.
— Раз Делаки сказал, ничего не поделаешь. Давай вместе шаманить.
Тогда этой шуткой и закончился разговор.
Какой теперь стала Ятока? Прошло ведь несколько лет.
Впереди показались сосны, редкие, без подлеска, залитые светом. Отсюда и название родилось — Светлый бор. У его подножья синело озеро, а по берегам росли кусты черемухи, ольховника и тальника. Напротив бора, на другой стороне озера, прямо из воды поднялась серая скала. Это место и облюбовали эвенки для летней стоянки.
От бора донесся лай. Василий взял на поводок Малыша, чтобы его не искусали собаки, и вошел в сосняк. Среди деревьев полукругом расположилось десятка два чумов: одни обтянуты самодельной замшей, другие — берестой. Чуть в стороне, под густыми соснами, гольцом белел чум из парусины. «Чум Мотыкана», — подумал Василий. За ним стоял чум Урукчи — другого богача.
Женщины, ребятишки с любопытством рассматривали русского парня. Из берестяного чума вышел приземистый эвенк; На его черноволосой голове две косички. Увидев Василия, он заулыбался:
— Здравствуй, бойё.
— Кайнача, друг, здравствуй.
— Заходи, гостем будешь, — Кайнача отбросил полог. Василий привязал к сосне Малыша, поставил к дереву пальму′[4], повесил на сучок ружье, понягу и вошел в чум. Посредине дымил костер. Возле него лежала вышарканная оленья шкура. Она служила Кайначе и ковриком для сидения, и постелью. По другую сторону костра висели штаны из ро′вдуги[5] и такая же обувь. У входа стояли ружье и пальма.
— Худо живет пастух Мотыкана, — заметил Василий. Кайнача был только на год моложе Василия. Десятилетним пареньком остался он сиротой: отец погиб на охоте, мать умерла при родах. Тогда и взял его к себе Мотыкан. Вначале Кайнача прислуживал у него в чуме, а подрос — стал пастухом.
— Нету Мотыкана, — отозвался Кайнача, подбрасывая в костер мелко нарубленных сучков. — Духи к себе взяли. Зимой. В большие морозы.
— Молодцы. Все-таки догадались
— Пошто так говоришь, бойё, — на плоском лице Кайначи появился испуг.
— Он буржуй. А таким место теперь только на том свете. Кто же теперь ваш род возглавляет?
— Ятока, шаманка.
Василий с удивлением посмотрел на Кайначу.
— Она взаправду шаманка?
— Пошто не веришь? Кайнача никогда не врет.
— Черт с ней. Ты-то теперь что делаешь?
— Ятоке помогаю: чум ставлю, дрова рублю, оленей имаю — все делаю.
— Плюнь на все и давай к нам в деревню. Мы товарищество «Красный охотник» создали, совместно неводим, сено косим. Дом тебе построим, женим.
— Ятока не пустит. Кто ей помогать станет?
— Пусть чертей своих впрягает. Они от безделья, поди, зажирели.
— Не говори так, — испугался Кайнача. — Ятока все слышит.
— Совсем ты, паря, испортился. Стал как пустая баба. Надо мозги тебе ставить на место.
— Это потом будем. А сейчас давай чай пить.
Кайнача налил в деревянные чашки заварки из ча′ги[6], достал из мешка твердую, как камень, лепешку.
— Мяса нет, бойё, — извинился Кайнача. — Кочевали много. Некогда промышлять было.
— Взял бы у Ятоки оленя. Куда ей целое стадо?
— Разве я плохой охотник? — обиделся Кайнача. — Зачем просить у Ятоки буду мяса? Пойду в лес. Сам спромышляю зверя.
— Он не привязанный. Я сегодня весь день проходил, только одного глухаря и видел.
— На другой день пойдешь, на третий, все равно добудешь.
— Это так. Приходи к нам в гости. Мама рада будет.
— На охоту схожу, приду. Мяса нету, совсем худая жизнь. Лепешку ем, голодный хожу.
В открытый полог Василию была видна часть стойбища. Маленькие дети возле чумов играли с собаками, из палочек и веточек городили балага′ны
