И остригли хвост. Всю павлинью роскошь.
Но это не помогло.
И мы остригли шаровары. И пышную бахрому. И большую часть гривы.
И увидели рыженького головастика в пучках торчащей шерсти — худенького, с прутиком хвоста, еле прикрытым неровными прядками.
— О-ооо! Муа-ааа! Муа-уууу! — горестно запела Биби-Ханум, щуря свои прекрасные золотые глаза.
Мы её утешили, объяснили, что будем любить в любом костюме и даже совсем нагишом, — и угостили кусочком сырой картошки. Но бедствия только начинались.
До самого Нового года гости с удивлением смотрели на странное существо:
— Ой! Это что — кошка? — и оскорблённая Биби-Ханум уходила прятаться на полку для шляп. Однажды она спряталась за ту самую газовую плиту, которую так не вовремя проверили, но у неё не хватило терпения долго там просидеть. А когда бедолага вышла — наша гостья в ужасе шарахнулась от пыльного клокастого гремлина непонятной породы.
Так Биби-Ханум перестала радоваться гостям. Выходила из тайных мест, только когда все расходились по домам. Запрыгивала на колени кому-нибудь из нас, ставила передние лапы на грудь и басом спрашивала:
— Муа-ууу? — а мы отвечали, что, конечно, очень любим её и такой.
А за зиму шерсть отросла. Биби-Ханум стала ещё прекраснее, чем прежде — чудо кремовое, персиковое, золотое и невероятное. И все снова ахали и охали, восхищались и говорили про открытки и кино, но Биби-Ханум теперь только презрительно щурилась.
Чужие люди — и кошку встречают по одёжке. А те, кто тобой восхищается только из-за того, что у тебя шикарный наряд, тебе совсем не друзья.
