Крамер против Крамера - [13]

— Я хочу, чтобы скатерть у нас была, как у Чарли Брауна.

— Да, Билля.

— И я хочу шляпу, как у Ким. Все носят клоунские колпаки. Только у меня королевская шляпа.

— О'кей.

— Запиши, чтобы не забыть, мама.

— Я записываю. Скатерть, как у Чарли Брауна, и шляпа.

— Я ношу шляпу, как у короля.

— Я всё сделала. Видишь букву «к»? Она говорит о королевской шляпе.

— Ты принесёшь мне пирожное?

— Конечно, ты получишь пирожное. Оно в списке.

— Там где «к»?

— Вот где. Пирожное на букву «и».

— А можно мне пирожное с Микки Маусом?

— Я не знаю, делает ли Баскин-Роббинс пирожные с Микки Маусом.

— Ну, пожалуйста, мама! Я так люблю Микки Мауса! Он мой любимый.

— Посмотрим, есть ли у Баскин-Роббинса пирожные с Микки Маусом. Если нет у него, поищем у Карвела, А если нет и там, может быть, тебя устроит Дональд Дак?

— Дональд Дак хороший. Но Микки Маус мой самый любимый.

— Это я уже слышала.

— Мне будет четыре года, мама. Я буду совсем большой, да?

Десять четырёхлеток свалились как снег на голову. Все они ходили в одну и ту же группу детского садика и все родились примерно в одно и то же время: Билли бывал у них на днях рождения, и они явились к нему. Джоанна вместе с Билли составляли меню праздничного обеда. У него будет «фантастический» день рождения, сказал он, что означало пиццу и торт из мороженого. Пирожное с Микки Маусом они нашли поблизости у Карвела, где Джоанна приобрела и маленькие корзиночки для пирожных — как-то, ещё работая в агентстве, она организовывала элегантную запомнившуюся вечеринку для сотни коллег с их жёнами. Тогда ей и пришлось побегать по магазинам. Она купила Билли «настоящий подарок для большого мальчика» от папы и мамы, огромный конструктор «Тинкер-Той», она нашла бумажные скатерти и одноразовые тарелки, которые устроили бы Чарли Брауна, и в одно прекрасное апрельское утро эти чавкалки поставили весь дом на уши, после чего Тед выбился из сил с уборкой, а малышка Ми ми Аронсон, у которой была аллергия на шоколад, ничего не сказала, чем доставила массу хлопот, и у Джоанны опять появилась сыпь.

— Тед, сейчас не время возиться с игрушечными машинками. Мы убираем дом.

— Я просто посмотрел. Не переживай, тут не из-за чего плакать.

— Уже одиннадцать вечера. Я валюсь с ног.

— Я сам всё закончу.

— Нет, не стоит. Мне не нравится, как ты всё делаешь.

— Слава Богу, что я не уборщица.

— Тебе и не надо быть ею. Эта обязанность лежит на мне.

— Джоанна, подумай о чем-нибудь хорошем. Был прекрасный вечер.

— Ещё бы. Я выложилась до последнего.

— Послушай…

— А ты думал, что всё это явилось по мановению волшебной палочки! И эти корзиночки и украшения для этого Чарли Брауна, чёрт бы его побрал! Я три дня ухлопала на этот грёбаный приём.

— Билли был по-настоящему счастлив.

— Я знаю. Он получил своё пирожное с Микки Маусом.

— Джоанна…

— Я сделала потрясающий вечер для детей. Вот и всё — потрясающий вечер для детей.

— Идём в кровать.

— О, конечно. Весь этот бардак может подождать до утра. Потом я за него возьмусь.

Они легли спать, не обменявшись ни словом. Поднявшись ночью, она зашла в спальню Билли, где он спал со своим «народом», как малыш называл медвежонка, собачку и Энли-Лохматушку. Пол был завален следами дневного празднества, россыпью деталей из конструктора «Тинкер-Той» и боулингом, который знаменовал его четырёхлетие. Ей захотелось разбудить его и сказать: «Билли, Билли, пусть тебе будет не четыре года, а всего годик, и начнём всё сначала, и я буду играть с тобой, и мы будем смеяться, и я не буду больше так много кричать на тебя и воевать с тобой, и я буду обнимать тебя и тискать, и целовать, и сильно-сильно любить тебя, и эти ужасные два года будут не такими ужасными, и я буду твоей любимой мамочкой, и в три года ты будешь чудесным малышом, и в четыре, и ты уже станешь моим маленьким мужчиной и будешь на улице держать меня за руку, и мы будем болтать обо всём на свете, и если я даже буду не самой лучшей матерью, я не могу быть ею, я буду стараться, Билли, уж ты поверь, и я буду заботиться о тебе и любить тебя изо всех сил, и нам будет очень весело — я в самом деле попытаюсь, если мы сможем начать всё сначала, Билли», — но она ушла на кухню, чтобы её слёзы не разбудили малыша.

Она начала копить обиды в свой адрес. Каждый раз, как она спорила с ним или же он её раздражал, что было неизбежно, когда имеешь дело с растущим четырёхлетним организмом, она видела в этом доказательство того, что она плохая, что она никуда не годится для него, и, заводя себя, она начинала думать, что он не любит её, Она начала копить обиды и на Теда. Каждый раз, как он делал что-то неподобающее, например вешал грязную рубашку на спинку стула, это было лишним свидетельством, что он родом из Бронкса и что от этого не избавиться. Если он говорил о работе, то рассказывал о ней безостановочно, типичный мужской шовинист. Не важно, насколько он, по его мнению, старался ей помогать, всё по-прежнему лежало на ней, весь дом — одного его хватало, чтобы у неё не проходило чувство обиды, ибо ежедневная беготня по магазинам, каждый рулон туалетной бумаги, который приходилось ей покупать, воспринимались ею как личное оскорбление. На её же плечах лежала и организация обедов для гостей, когда выпадала их очередь — она составляла меню, покупала продукты, готовила — Тед занимался только напитками, большое дело, а Билли вечерами болтался под ногами и хныча просил сока; Тед ни на что не обращал внимания, всё давило на неё, эта ужасная тяжесть, вес которой она ощущала каждодневно, сыпь не покидала её, и ночами она лежала без сна, расчёсывая её до крови.