Крах игрушечного королевства - [17]

Хейзи потребовала залог в полмиллиона долларов. Я быстро предложил принять в счет залога дом обвиняемой, для чего передать суду документы на дом, ее текущий счет, и для надежности — ее паспорт.

После этого большое жюри постановило, что Лэйни может временно считать себя свободной.

Первым, что я спросил, открыв глаза, было:

— Где я?

Слова были самыми банальными, но они почему-то вызвали у сиделки необычайное оживление. Она выскочила из палаты с воплями: «Доктор! Доктор!», чем дала мне первую подсказку — я предположил, что нахожусь в каком-то медицинском учреждении. Второй подсказкой стало осознание того факта, что я лежу в кровати, а к моим рукам тянутся всяческие трубочки.

Кто-то склонился над моей кроватью.

— Мистер Хоуп!

У этого кого-то были маленькие черные усики и маленькие черные глаза — впрочем, сейчас глаза были широко распахнуты от удивления и радостного ожидания.

— Кто вы такой? — спросил я. — Где я?

— Я — доктор Спинальдо. Вы в больнице Доброго Самаритянина. В Калузе, во Флориде. Вы помните, где находится Калуза?

— У меня голова болит, — пожаловался я.

— Это так и должно быть, — успокоил меня врач. — Вы помните, как вас зовут?

— Что это?

— Это больница Доброго Самаритянина в…

— В Калузе, штат Флорида. Я в курсе. Что все это значит? — повторил я свой вопрос, на этот раз более энергично. — Почему вы спрашиваете, помню ли я собственное имя?

— Вы находились в очень плохом состоянии, — сказал доктор Спинальдо.

Теперь на его лице отразилось нечто, сильно напоминающее бурную радость. Похоже было, что он может в любую секунду разрыдаться в экстазе. Неожиданно он мне понравился. И точно так же внезапно я кое-что вспомнил. Но не все.

— В меня стреляли?

— Да, — подтвердил доктор.

— Я ранен в грудь.

— Отлично!

— И еще в плечо.

— Просто замечательно!

Я никак не мог понять, чего такого отличного и замечательного он находит в довольно серьезных ранениях. Я не понял, что доктор радуется уже тому, что я это вспомнил. Он сказал, что я наконец-то проснулся.

Проблема заключалась в том, что я не помнил, чтобы я спал. Эвфемизм выпавшей из жизни недели. «Вы спали». Позже мне объяснили, что в то время, когда я находился на операционном столе, и врачи лихорадочно пытались зашить порванные кровеносные сосуды в груди, у меня остановилось сердце…

Ну, в общем, мое сердце не билось пять минут сорок секунд, что повлекло за собой кислородное голодание мозга…

Видите ли, кровь перестала поступать к мозгу.

Точнее сказать, она вообще перестала циркулировать по телу.

Короче говоря, я находился в коме семь суток, одиннадцать часов и пятнадцать минут, после чего мощным прыжком выскочил из ямы.

Надо мною склонилось другое лицо.

Знакомое.

Любимое.

— Папа… — прошептала она.

Джоанна.

Моя дочь. Голубые глаза были полны слез. Когда она наклонилась, светлые волосы упали на лицо.

— Ох, папочка…

И, не сумев больше выговорить ни слова, Джоанна уткнулась лицом мне в плечо.

Сиделка, которая убегала звать доктора, тут же предупредила Джоанну, чтобы та, не дай Бог, не задела пластиковые трубки с какой-то дрянью, потихоньку капающей мне в вену. Видимо, уже тогда во мне начала проявляться капризность. Я пожелал получить обратно свои шмотки и немедленно убраться отсюда.

Но над теперь кроватью склонилось другое лицо, тоже любимое.

Патриция. Она поцеловала меня в щеку. Ее сияющие глаза были такими же голубыми, как у моей дочери. И волосы у нее были такими же светлыми.

Мне пришло в голову, что я чем-то притягиваю голубоглазых блондинок.

Хотя нет, моя бывшая жена была брюнеткой. Во дела! Ну надо же — и она тоже здесь. Бывшая и будущая Сьюзен Хоуп стоит в очереди желающих пообщаться со мной. Она с улыбкой наклоняется надо мной и шепчет: «С возвращением, Мэттью». Эти слова заставляют меня задуматься — а где же я, собственно, был? Это уже потом мне объяснят, что я находился в коме.

Я начал кое-что припоминать, хотя и смутно: какой-то бар, я кого-то там жду, потом выхожу из бара — а дальше провал.

Внезапно я почувствовал себя вымотанным до предела.

Комната вдруг показалась слишком шумной и чрезмерно забитой людьми.

Я хотел, чтобы отсюда все ушли.

Я хотел получить обратно свою одежду.

Я хотел домой.

Я чуть не расплакался.

Я хотел снова заснуть.

Мне нужно было облегчиться.

В тот солнечный апрельский день в больничной палате что-то началось.

Выздоровление.

Возвращение к жизни.

Пункт 905.17 статута штата гласил, что на заседании большого жюри «помимо свидетелей, могут присутствовать только прокурор, его помощники, — в соответствии с пунктом 27.18, — судебный репортер или стенографист, и, при необходимости, переводчик».

Это означает, что заседание большого жюри не является соревновательным процессом. Ни тебе адвокатов обвиняемого, ни перекрестных допросов свидетелей. И прокурор гуляет на просторе. Кроме того, это означает, что если обвиняемый согласится дать показания, его (или ее) адвокат не может при этом присутствовать. Вот почему в большинстве случаев любой приличный адвокат посоветует своему клиенту не развешивать уши и не покупаться на предложения трезво оценить факты и чистосердечно во всем признаться. Все это я объяснил Лэйни. Она мрачно кивнула и сказала, что такая процедура кажется ей э-э… нечестной. Я подсказал, что здесь вполне уместным будет слово «драконовская».