Крах диссидентки - [3]

Повертев записку в руках, Арсений положил ее на стол и зачем-то придавил той же баранкой. Пока пил чай, раздумывал, как лучше сейчас поступить. Может, надо все же зайти в редакцию, сказать, что статья будет сдана. («Ох, не сдам я ее!») А потом взять в гараже машину и поехать в Яворин, поплавать с Алешей в пруду, половить карасиков. Суббота и воскресенье пройдут незаметно. А в понедельник, возможно, Вита вернется. Не уехала же она на месяц! А что сказать теще? У Виты много срочной работы? Лгать он не умеет, старуха заметит его смущение, подумает, что с Витой что-то случилось, начнет расспрашивать. Что он скажет тогда? Покажет записку? Нет, этого не следует делать, ибо в том, что Вита уехала, не сказав, куда и зачем, есть что-то неприятное для него. Как же они живут, если не доверяют друг другу, если играют вот так в жмурки? А и правда: как же они живут? За пять лет Арсений впервые спросил себя об этом. И сделал открытие: прямого ответа на вопрос не было…

Познакомились Арсений и Вита еще в ту пору, когда учились в университете. Были на одном факультете — журналистики, но на разных курсах. Арсений переступил порог альма-матер на год раньше. Он приехал в Киев из маленького полтавского села, а Вита — из небольшого городка Яворина, где был сахарный завод. Витин отец работал на том заводе главным инженером, мать — учительницей в школе. Арсениевы родители — колхозники. И хотя дом в Яворине, в котором родилась и выросла Вита, был так же обмазан глиной, такой же белостенный, как и хата, где родился Арсений, хотя на обоих дворах рос густой спорыш, — но на одинаковом спорыше встали на ноги и вошли в жизнь по-разному. Пять лет учения в университете, жизнь в Киеве немного стерли разницу в воспитании, но они были только шлифовкой, а материал остался тот же. Вита была у родителей одна, Арсений имел младшего брата. Хотя разница в возрасте у них была всего в три года, брат вырос далеким ему по характеру: как подался в Морфлот — плавал по всему свету, — так даже на похороны отца и матери не приезжал.

В университете училось немало красивых девушек, и Арсений не мог определить, какая из них нравится ему больше других. Подвижная, словоохотливая, острая на язык Вита относилась к разряду тех девушек, которым больше импонировала дружба ребят, нежели подруг. Должно быть, из-за этого какое-то время никто из парней не обращал на нее внимания, хотя красотой ее бог не обидел. И характером наделил не кротким, стеснительным, а необузданно-смелым, порой даже дерзким. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на нее, — волнистые рыжеватые волосы, лежавшие на голове так, будто Вита шла против сильного ветра; большие серые глаза, опушенные густыми длинными ресницами; пухлые губы под прямым, будто немного коротковатым для ее полного лица носом с чуткими ноздрями. Губы всегда были накрашены ярко-красной помадой, что придавало чертам ее лица необычную привлекательность.

Вита пригласила Арсения в гости на свой день рождения. Сказала, что будет несколько парней и девушек, свои, журналисты. Стояла осень, всюду было море цветов, и Арсений, заехав на Бессарабку, купил целую охапку таких же огненно-красных, как Витины губы, георгинов. Девушка жила не в общежитии, а у какой-то родственницы на Корчеватом, и Арсений плутал около часа, пока нашел этот переулок. Неудивительно, что она часто пропускала первую лекцию: добиралась до университета почти целый час! А поспать, как сама признавалась, любила. Вот и девятый номер дома. Во дворе загремела цепью большая собака, зарычала, будто кто-то схватил ее за горло — и задавить не мог, и отпустить боялся. Выбежала Вита, взяла Арсения за руку как маленького — из ее тонких пальцев струилось ласковое тепло, — провела мимо волкодава в свою комнату. Всплеснула руками, упав в кресло, рассмеялась.

— Чего ты? — смутился Арсений, он не удержался и сжал — правда, легонько — ее пальцы, ощутив, как они пугливо дрогнули.

— Посмотри в зеркало! У тебя от испуга волосы дыбом встали!

Арсений глянул в зеркало и невольно усмехнулся: густые каштановые волосы от ветра стояли торчком, как просяной веник. Арсений пригладил чуб руками, потому что никогда не носил с собой расчески. Но волосы все равно топорщились.

— Ой боже! — смеялась Вита. — Какие же вы, парни, неловкие! А ну давай я тебя причешу!

Она соскочила с кресла, схватила с туалетного столика расческу, подставила ладонь под Арсениев затылок и начала расчесывать — точно пряжу — густые спутанные волосы. Смеясь, спрашивала:

— Ты, наверное, никогда не причесываешься?

Арсений молчал, видел перед собой только Витино лицо, ее ярко-красные, как перезрелая вишня, губы. «А что, если я ее поцелую?» — мелькнула мысль. И его будто кто-то подтолкнул: обхватил руками ее тонкий стан и припал губами к сжатым устам. Вита испуганно отшатнулась, выпустив расческу, повисшую на Арсеньевых волосах. Какой-то миг оба стояли, растерянно глядя друг на друга. Потом Вита отступила от него на шаг и сердито молвила:

— Глупый!

И в ее голосе Арсений уловил слезы. Едва находя нужные слова, он пробормотал:

— Прости, сам не знаю, как это…