Крах диссидентки - [2]

— Вита! — невольно позвал, когда проходил на кухню, — показалось, что в ванной шумит душ.

Но и в ванной никого не было, а когда включил свет на кухне, увидел, что за окном идет дождь. А на кухонном столике, прижатый маленькой баранкой, лежал клочок бумаги, вырванный из блокнота. Арсений схватил этот листок, прочел: «Я уехала. Куда? Зачем? Вернусь — расскажу. Вита». Несколько раз перечитал Арсений эту короткую записку, пытаясь разгадать это: «Куда? Зачем?» В голове возникло столько предположений, что сильно заболело в висках, словно от угара. За окном вспыхивала молния, но так далеко, что грома не было слышно. Дождь перешел в ливень. Арсений открыл окно, жадно вдохнул влажный прохладный воздух. Долго стоял, бездумно всматриваясь в дождливый мрак ночи, который время от времени прошивали далекие молнии — казалось, будто падали звезды. Зазвенел телефон, протяжно, настойчиво, такие сигналы подает только междугородная. Арсений кинулся в столовую, закричал в трубку:

— Алло! Алло!

Где-то там, откуда дошел сигнал, лишь слегка потрескивало — не молнии ли посылали свои волны? — а голос не пробивался.

— Алло! Я слушаю! — кричал Арсений, прижав к трубке ладонь.

В трубке потрещало еще несколько секунд и засигналило: пик-пик, пик-пик… Тот, кто звонил, положил трубку. Неужели звонила Вита, чтоб узнать: вернулся ли он домой или нет? Хотел набрать номер междугородной станции и узнать, кто хотел с ним говорить, но вспомнил, что введена автоматика, а компьютеры умеют хранить тайны. С досады закурил сигарету. Ходил по комнате, поглядывая на черный аппарат: казалось, что вот-вот снова зазвонит телефон. Но прошло пять, десять минут, полчаса, а в комнате царила ночная тишина. И за окном было тихо — дождь перестал. Слышался лишь гул одиноких машин, проносившихся по улице.

Впервые случилось так, что Вита исчезла, не сказав, куда она едет. И впервые почувствовал, какая пустота в квартире, какая мертвая тишина поселилась тут оттого, что не слышно ее быстрых — она не ходила, а почти бегала — шагов, стука печатной машинки, смеха, часовых разговоров по телефону, которые она вела со своими подругами. И, наконец, чтения Витой того, что она написала, споров, а то и ссор, когда он чрезмерно критиковал написанное. Ссоры заканчивались тем, что она запиралась в своей комнате и выходила оттуда утром, когда он уже отправлялся на работу. Потом он звонил ей, они мирились, как она шутила, «не глядя друг другу в глаза». А вечером она читала новую главу романа, хотя тогда, после ссоры, раздраженно уверяла:

— Я тебе никогда больше не прочитаю ни одной своей строчки!

Вспомнив эти бесконечные их творческие споры, Арсений подумал: «А не в Москву ли она поехала? Там планировался перевод ее книги». Но почему же она эту поездку окружила такой тайной? Убедительного ответа на сей счет не было. Хотя Вита не из тех женщин, поведение которых можно угадать заранее: что именно они скажут и что сделают в такой-то ситуации. Вспыхнув, она — от радости или от обиды — могла и в пропасть броситься, совсем не задумываясь о дальнейшем. Арсений называл это вспышками сумасшествия. Вита соглашалась с ним, если у нее было веселое настроение, говорила, горделиво усмехаясь:

— Такой меня создал бог! И я рада, что не похожа на других женщин! А если я умру, как мне пророчили, не своей смертью, то это меня вполне устраивает — если я чего-то боюсь, то только своей смерти.

Был уже третий час ночи. Арсений несколько раз подходил к спальне, но, увидев зеленый Витин халат, лежавший поперек ее кровати, возвращался назад. Спать этой ночью явно не придется, а завтра надо идти в редакцию, сдавать статью о колхозе, в который он ездил. Статья настолько сложилась, что, казалось, достаточно лишь сесть за машинку и напечатать ее. А сейчас в голове была такая пустота, что не только статью, а и вообще ничего не способен написать. «Надо все же лечь. Может, засну», — решил Арсений.

Едва улегся на диване в своей комнате, ощутил себя как в люльке: весь мир словно бы закачался, на него словно бы катились волна за волной, вымывая из души и тела и усталость, и тревогу, и все жизненные заботы…

2

Разбудил его телефонный звонок. Арсений вскочил, подбежал к аппарату, но, когда взял трубку, тот, кто звонил, ее уже положил. Который же час? Ого, десять! А будто только что закрыл глаза и сразу проснулся. Во всем теле усталость, голова свинцовая, точно с похмелья. За окном снова сеется дождь. В колхозе, где он был, конечно, радовались дождю, ведь еще неделя засухи — и урожай бы погиб. Кто чем живет, кто чему радуется! Вспомнилось, как он мальчишкой выскакивал из хаты во двор, когда начинался теплый дождь, и такой сильный, что сразу там, где был вытоптан спорыш, появлялись лужи, усеянные пузырьками. Он бродил по тем лужам, под теплым дождем, и весело напевал: «Дождик, дождик, припусти…»

Не хотелось идти в редакцию, но и дома оставаться не мог. Писать статью? Не то настроение. Во всем теле, в голове и на душе такая вялость, такая слабость, какую испытывал, когда перегревался на солнце. Хотелось снова улечься, закрыть глаза и лежать. Сел на диван, но, преодолев желание, поднялся, пошел в кухню, поставил на плиту чайник. На столе, возле маленькой баранки, еще лежала Витина записка. Он даже вздрогнул, увидев этот обрывок листка. Подумал: «Так спешила, что не было времени аккуратно вырвать…» Прочел еще раз скупые слова, которые уже знал наизусть, потому что они вчера все время вертелись в голове, пока не заснул. И только теперь заметил, что Вита ни слова не сказала про сына. Как отвезла Алешу месяц назад к своей матери в Яворин, так и забыла о нем. Всегда у нее не хватает времени для сына. «Я не способна воспитывать детей, — говорила она в свое оправдание. — Моя мама это лучше умеет…» Действительно, теща любила внука. Вита привезла к ней Алешу в пеленках и лишь изредка забирала, чтоб поиграть с ним. Мальчику шел уже четвертый год, но он никак не мог понять, кто его мама, а кто бабушка. Малыш тянулся к бабусиному сердцу, к ее теплым, ласковым рукам, из которых он несмело сделал первый шаг, а позже и проворно побежал по тому густому спорышу, по которому бегала в детстве его мать.