Крадущийся во тьме - [56]

Денис кивнул.

– Кажется, я догадался, почему возникли матрицы. Возможно, псевдоорганизмы тоже чувствуют этот фон и на нем паразитируют?.. – Ворон поднялся и быстро вышел в коридор. Вернулся он, уже набирая что-то в телефоне. Отправив сообщение, опустился обратно в кресло. – Ладно, это теория и к делу не относится, продолжай.

– Хорошо, – сказал Денис.

Иной раз у него возникало впечатление, будто Ворон, кроме чисто сталкерской работы, является для ИИЗ еще и поставщиком идей. Все, приходящее ему в голову, он скидывал Шувалову, а тот приказывал проверить. Иногда предположения, как говорится, выстреливали и попадали в яблочко.

– Так вот этот Дим показался мне существенно старше своих лет, – продолжил Денис. – Я подобное встречаю очень редко и в основном у детей. У некоторых в десять мысли шестнадцатилетних, а иногда – наоборот. После двадцати пяти психологический возраст в основном стабилизируется, но случаются исключения. Например, сорокалетний мужчина недалеко от восемнадцатилетнего уйдет.

– В психологии есть термин «синдром вечного ребенка», на Западе он же – комплекс Питера Пэна. Особенно заметен, если индивид, вне зависимости от пола, продолжает жить с родителями в тридцать, сорок и более лет. И это, замечу, во мне не нарциссизм играет. Я так говорю вовсе не потому, что хорошо зарабатываю с шестнадцати и могу себя обеспечить всем необходимым. Ты глаза этого Дима видел?

– Темно-серые с двумя пятнами карего оттенка на радужке.

– Частичная гетерохромия, – кивнул Ворон. – Не уверен, что это важно, но… я специально просил Нечаева последить за нашим новым другом. У него глаза тоже необычные: карие и темно-серые. Цвет распределен правильными кругами. Карий – у зрачка, серый – по краям, однако с течением времени круги меняются местами.

Денис присвистнул.

– А я и не заметил, – признался он.

– Разумеется! Твоя внимательность касается только меня. Зачем напрягаться в отношении Ника, если для того, чтобы понять его, тебе даже напрягаться не приходится.

Денис пропустил мимо ушей явную шпильку.

– Погоди, – сказал он. – Ты намекаешь на нестабильное состояние?

– У Ника-то? Я заподозрил бы у него легкое психическое расстройство как минимум, но я не психиатр и, к счастью, даже не психолог. Просто надо иметь в виду эту странность и оставаться настороже.

– У тебя ничего подобного нет, – заметил Денис. – В смысле, с глазами. Никакой гетерохромии.

– Разумеется. Я тварь совсем иного рода, – Ворон засучил рукава рубашки, – и никаких татуировок не имею тоже.

– Уж это-то я заметил, живя с тобой под одной крышей! – сказал Денис и почувствовал, как к щекам прилил жар. – У Дима на плече татуировка в виде меча, обвитого плющом. Она очень и очень необычная, переливающаяся. Толик сказал, никогда такой не видел – ни у кого и никогда.

– Толик, – фыркнул Ворон. – Нашел приятеля. Похоже, ты только и выносишь Вронского.

– Я ведь вижу его иначе, чем остальные.

– Вот только не надо сейчас про ранимую актерскую душу, – усмехнулся Ворон и покачал головой. – Эта татуировка – эмблема давно почившего в небытии клана избранных, ставших зваться «Рыцарями Зоны», когда еще никакого Чернобыля и в помине не было.

– А как тогда…

– Я ведь рассказывал тебе о природных аномалиях. Ну и вот.

Денис схватил кусок пиццы и откусил чуть ли не половину. Ворон фыркнул, но комментировать не стал. И даже не произнес любимую в последнее время фразу: «Учите матчасть, юноша». Он просто продолжил прерванный рассказ:

– «Рыцари Зоны», как они себя называли, – элита среди военных, костяк действительно легендарных сталкеров Чернобыля – «птенцы» профессора Сестринского, о котором мало кто знал, а теперь и вовсе не вспоминают. Даже о «темных сталкерах» известно больше, чем о них. «Рыцари Зоны» изучали аномалии, в том числе проверяли их воздействие на себе. Сестринский занимался адаптацией и приспособляемостью людей к постоянно меняющимся условиям жизни, но при этом делал упор именно на человеческий фактор, а не на выживаемость. Краеугольным камнем, качественно отличающим «рыцарей» от «темных сталкеров», являлся сам человек с его мотивацией, чувствами, амбициями и багажом знаний, но никак не животные инстинкты. Сестринский утверждал: приспособляемость – не главное, будет воля – подстроится и тело.

– И ты участвовал в экспериментах?! – Почему-то вопрос Денис задал много громче, чем намеревался. Наверное, все из-за того, что он прожил со своей особенностью всю сознательную жизнь (ведь Зона уничтожила его память о детстве и родителях). Он попросту не мог представить, как нормальный человек по собственной воле решится обречь себя на кошмар стать мутантом.

– Участвовал, но не совсем добровольно… – протянул Ворон и попросил: – Прежде чем судить, дослушай.

Он снова покосился на бокал, и Денис тотчас успокоился, взял себя в руки и сказал:

– Конечно. Расскажи, пожалуйста.

– Это была еще та утопия, в основе которой лежала идея эволюционирующего человека, победившего болезни и смерть, поднявшегося над всеми законами природы. Одними «птенцами» и Сестринским «Рыцари Зоны» не ограничивались. В организацию входили ученые, финансисты, компьютерщики, биологи. Татуировок они не носили, как и каких-либо отличительных знаков, но ущербными себя не чувствовали точно и в деньгах явно не нуждались. Предположение о возможности возникновения аномалий, подобных чернобыльской и московской Зонам, выдвигались давно. Профессор Сестринский опубликовал теорию о росте аномалий в середине двадцатого века, а заложил идеологические основы организации еще до начала Великой Отечественной войны.