Краденый город - [32]

Все уже стояли в коридоре. Соседка в очках, соседка в одном ботинке (другая нога была переобута в домашний тапок), соседка с неандертальским лбом, соседка, похожая на тумбочку, сосед в тюбетейке, сосед с рыжими усами, седая соседка, соседка с веселыми глазами, соседка в очках, соседка с косой-колбасой, Маня – все.

Шурка подумал, что, пожалуй, впервые видит всех соседей одновременно. Не хватало только тети Веры и старика, который жил в конце коридора.

Слышно было, как за окнами тихонько стрекочет дождь.

– А что такое? – спросил Шурка.

– Тише!

Соседи стояли в коридоре, задрав подбородки. Черная тарелка репродуктора смотрела на них мрачно.

– После долгих и продолжительных боев… – и после многозначительной паузы тем же безжизненным мужским голосом завершила: – Наши войска оставили Киев.

Глава 27

– Ну попей еще воды, – опять предложила Таня.

– Я попил.

– Хорошо.

Таня уже знала, какие доски в коридоре скрипят, а какие – нет, и ступала только на беззвучные.

– Бобка, не ходи за мной! – шепотом приказала она.

– У меня все равно живот болит, – опять пожаловался Бобка.

– Где?

Бобка показал.

Опять там же. Похоже, не врет.

– Ну подожди здесь, в коридоре. Я быстро, – велела Таня.

Бобка послушно сел на сундук у стены. Но не унялся.

– Вот бы залезть и достать грушу.

– Какую грушу? – обернулась Таня.

– Над нашей кроватью. И булку. Я бы ее тоже съел.

Таня не нашла что сказать.

Булка и груши на картине и правда были такими, что Таня старалась лишний раз на них не смотреть: от одного взгляда груша, казалось, могла треснуть и пустить сладкий сок. Она сглотнула – и тихонько постучала в дверь.

– А кто здесь живет? – подал голос Бобка.

Таня послушала: шагов за дверью не было слышно.

– Фарфоровый старичок? – предположил Бобка.

– Какой? – обернулась сестра.

А потом сообразила. Розовенький, с голубыми глазами, белыми усами и бородкой, с хрупкими осторожными движениями, сосед действительно казался фарфоровым. Это его книжку она потеряла в очереди.

– Да, – ответила она. – Колпаков.

Пышные седые усы гармонировали с расчесанной надвое бородкой и с густыми бровями. Старичок всегда ходил в кепке, и Тане всякий раз мучительно хотелось и ее расчесать надвое – для полной симметрии. Работал он сапожником, будка его была на улице Некрасова.

– Мы к нему уже стучались, – напомнил Бобка. – Вчера.

– Верно. Но, может, он уже пришел с тех пор.

Бобка кивнул.

Однако за дверью была тишина.

«Если меня дома нет, то заходи бери сама. Читай на здоровье», – так сказал сосед. Сам ей сказал.

– У меня живот болит, – опять напомнил Бобка.

Таня на всякий случай постучала еще раз. А потом нажала дверную ручку.

– Я с тобой!

– С сундука ни шагу, – велела Таня.

И вошла.

Здесь тоже, как у Парамоновых, бежал по потолку бордюр из цветов и листьев. И тоже с разбега утыкался в стену к соседям. Облезлые обои отслаивались. Кособоко приподнимал одну ногу стол. Валялись куски кожи, гвозди, какие-то инструменты, промасленные тряпки. Книжки стояли, лежали, громоздились стопками – на полу, на подоконнике, на столе, на узенькой кушетке. Кушетка показалась Тане знакомой.

– Вот бы в это окошко залезть, – сообщил за ее спиной Бобка и показал пальцем. – Грибов пособирать или ягод.

На картине был лес. В беспорядке комнаты картина и правда напоминала окно, через которое виднелись еловые лапы и поляна.

– Лучше грибов, – рассуждал Бобка. – Тетя Вера сварила бы из них суп. И мы бы его съели.

– Иди на сундук, кому велено! Жди меня там.

Танин взгляд упал на толстый томик, лежавший на полу ближе всего: «Война и миръ». А твердый знак-то зачем? Таня села на корточки. Она убедила себя, что книгу она не берет, а только смотрит одним глазком. Перевернула несколько страниц. Многочисленные точки бросались в глаза. Опять эти буквы «i»! Еще более странной была буква, похожая на перечеркнутый мягкий знак. Она тоже встречалась очень часто. А книга вроде по-русски.

– У меня живот болит, – отвлек Таню голос Бобки из коридора.

Глава 28

– Знаешь, Бобка, у меня, если честно, тоже живот болит, – признался Шурка. И не удержался: – Но я не ною.

Бобка насупился и отвернулся. В пальто, обмотанный толстым шарфом, он казался почти квадратным.

Шурка собрался было написать Тане: «Зачем Бобку притащила, дура?» Обет молчания после драки возобновился. Рука нырнула в карман за блокнотом и огрызком карандаша, да там и осталась. В кармане было теплее. Шурка подумал: не написать ли коротко – «Дура»? И решил: да ну ее вообще.

Люди в очереди поглядывали на дверной проем. Нервно топали, постукивали нога об ногу – то ли пытались согреться, то ли от нетерпения. От дыхания вырывались облачка пара.

Таня толкнула его в бок. Лицо у нее было нарочито-безразличное. Показала написанное: «Иди домой. Чего не идешь? Мы же с Бобкой тебя сменили».

Стоявшие рядом, однако, не выразили удивления. Эмоций на лицах было не больше, чем в воздушных шарах на веревочке. Шурка пожал плечами, не вынимая рук из карманов.

Таня вздохнула. Вынула из своего кошелечка хлебные карточки, отсчитала деньги, сунула Шурке. Убрала кошелечек обратно в карман. Но и после этого не ушла. Бобка тоже не просился.

Они втроем смотрели на белые хлопья, тихо опускавшиеся на серый тротуар. Вся очередь смотрела, как снег обозначает: вот крыша, вот карниз, вот подоконник. Причем не дом за домом, а во всем городе одновременно.