Крабы в консервной банке - [6]

Он рвется к Бастенакену, Фоогту приходится его удерживать, неизвестно, кто там сейчас у Бастенакена. Но секретарша последнего сообщает, что ее шеф один у себя в кабинете и может их принять. Они спускаются  в лифте на  тринадцатый этаж  и входят в чрезвычайно скудно обставленный кабинет Бастенакена. У него есть теория, что хорошо работается только среди голых стен, и он никогда не упускает случая ехидно упомянуть об этом, входя в роскошные кабинеты своих коллег-директоров. Таке и Фоогт садятся на жесткие стулья и рассказывают о цели своего визита.

Бастенакен считает Фоогта абсолютным ничтожеством, хоть он и умеет прикинуться расторопным и обладает способностью, принимая какое-нибудь решение, обезопасить себя от последствий возможных ошибок. Зачем, например, он притащил сюда старикана? Известно, что Таке можно настропалить на что угодно. С другой стороны консервирование крабов в Иньямбане действительно налаживаем чертовски медленно, завод еще не дал ни цента прибыли; если у этого Яхека есть половина тех качеств, которые ему приписывают, он и тогда уже восьмое чудо света. И если его назначение не принесет пользы, то оно не принесет и вреда, учитывая, что дела на этом заводе не могут идти хуже, чем идут. Но, с другой стороны, так вот сразу взять согласиться тоже нельзя, того гляди, начнут говорить, что Батенакеном можно вертеть, как кому захочется, а это недопустимо. Поэтому он высказывает различные возражения: мол, а знает ли этот Яхек английский и португальский; а как он насчет женщин — ведь распутство с негритянками не должно переходить известных границ; и как могло получиться, что такая личность двадцать лет оставалась незамеченной, в общем-то, ведь это недоработка Фоогта. Кроме того, как отнесется этому заведующий производством в Иньямбане? Но Таке уперся, он, во что бы то ни стало, хочет настоять на своем и подчеркивает, что всю ответственность берет на себя. На самом-то деле от этого ничего не меняется, но Бастенакен делает вид, что именно этот довод и убедил его; он согласен, но с одним условием — он хочет прежде сам прощупать этого Яхека. «Пусть придет ко мне в понедельник», — серьезно говорит он, и таким образом вопрос решен.

Все эти три дня Яхек просидел у себя в комнате, скрываясь ото всех. Вдова Крамер регулярно приносила ему еду. Однажды она попыталась, было протестовать, но Яхек вопросительно взглянул на нее, и с безошибочным инстинктом человека, который всю жизнь тиранит других, она поняла, что он ей не по зубам.

Почти все время он находился в состоянии растерянности и отчаяния. Даже уволиться ему не удалось. Правда, он начал осознавать, что изменение формы рта, а вместе с ней и всего строения его лица коренным образом изменило отношение к нему окружающих. Были минуты, когда это было ему очень приятно, но, вдумавшись поглубже, он понял, что дух его не пришел в соответствие с новой формой. Раньше его глуповатая внешность, полностью отвечала его духу, теперь же равновесие было нарушено, и хотя жесткая форма рта, несомненно, давала ему некоторые преимущества, незримый для других разрыв  между формой и содержанием сводил их на нет; более того, он мог впоследствии привести к самым чудовищным недоразумениям.

Ну что сказать, например, о письме, которое он получил в субботу? Разговор с менеером Бастенакеном с тринадцатого этажа ему не по силам, независимо даже оттого, что имеет сообщить ему этот господин. Он не уволен, это ясно, но тогда что же? Он много раз пытался вспомнить свой разговор с Фоогтом, но как он ни напрягал память, точные слова заведующего отделом найма и увольнения ускользали от него. Помнил он только, что Фоогт велел ему идти домой.

Суббота была самым ужасным днем — письмо лежало на столе, а он вертелся вокруг, читал его и перечитывал, безуспешно стремясь извлечь из стереотипных фраз их глубинный смысл. Он все больше и больше нервничал. Он должен говорить с Бастенакеном, с человеком, самое имя которого на третьем этаже произносили шепотом, да и то редко. В поисках выхода он подумал о самоубийстве, но как его осуществить? Тем не менее, в этот вечер он принял шесть снотворных порошков сразу — все, что у него осталось. Но снотворное было слабенькое, оно не привело бы к смерти, даже если бы он принял двадцать порошков. В сущности, он так и предполагал, но на решительные поступки Яхек не способен, он возится с суррогатами, которые в своем убожестве принимает за подлинный выход из положения. В воскресенье он проснулся с ужасной головной болью, которая отпустила только через несколько часов, сменившись уже знакомым ему блаженным безразличием. В этом состоянии он отыскал коробку сигар, которую ему, некурящему, подарили как-то на день рождения. Стоя перед зеркалом, он засунул в угол рта сигару, и от этого лицо его стадо выглядеть еще более устрашающе, он даже рассмеялся. Ему пришла в голову крамольная мысль, вообще не ходить к Бастенакену, но потом он решил, что это уж слишком.

И вот он сидит напротив Бастенакена, опоздав на четверть часа, но он ведь, право же, не виноват. Лифт нормально поднялся до тринадцатого этажа, но когда он хотел выйти, оказалось, что дверь заело. Вскоре появился техник и освободил его, но для этого ему сначала потребовалось открыть много разных ящиков и ковыряться в них отверткой.