Крабат - [7]

Ужас охватил мальчика, он хотел закричать, но ни звука не вырвалось из горла.

Неожиданно позади него появился Тонда. Крабат, видимо, не услышал его.

Он взял мальчика за руку.

- Что ты ищешь тут наверху, Крабат? Иди вниз, пока Мастер тебя не застукал - и забудь, что ты здесь видел. Слышишь меня, Крабат - забудь это!

Затем Тонда свёл его по ступеням вниз, и едва мальчик почувствовал половицы мукомольни под ногами, всё, что пережил он этим утром, в нём погасло.

Во второй половине февраля ударил сильный мороз. Им приходилось теперь каждое утро раскалывать лёд у шлюза. За ночь, пока мельничное колесо стояло, вода на лопастях замерзала толстой коркой - её также следовало сбить, прежде чем запускать мельницу.

Опаснее всего был лёд, нараставший на дне лотка. Чтоб он не парализовал работу колеса, время от времени двое подмастерьев должны были спускаться вниз и его скалывать - работа, которую никто особенно не рвался делать.

Тонда строго следил за тем, чтобы никто не увиливал. Но когда очередь дошла до Крабата, спустился в лоток сам - потому что такое не для мальчишки, как он сказал, тот может пострадать при этом.

Остальные были согласны, разве что Кито дулся как всегда, а Лышко заявил:

- Пострадать может каждый, если не будет осторожным.

Случайность то была или нет - именно в тот момент мимо шёл дурень Юро с полными вёдрами похлёбки для свиней в обеих руках; поравнявшись с Лышко, он споткнулся и окатил его с ног до головы помоями. Лышко разразился проклятиями, а Юро клялся, заламывая руки, что мог бы сам себе надавать пощёчин за свою невезучесть.

- Как представлю себе, - сказал он, - как ты будешь вонять в ближайшие дни - и это я во всём виноват... Ой-ой-ой-ой, Лышко, ой-ой-ой-ой! Не злись на меня, прошу тебя много-много раз, мне ведь и бедных свинок жаль!

Крабат теперь часто ездил с Тондой и остальными парнями рубить деревья в лес. Когда они, плотно закутанные, сидели на санях - в животах утренняя каша, низко на лоб надвинуты меховые шапки, - ему было так хорошо при всём морозе, что, думал он, и молодому медведю не могло быть лучше.

С деревьев, которые они валили, на месте же обрубались сучья, сдиралась кора, они распиливались до нужной длины и складывались штабелями, довольно свободно, с деревянными распорками между отдельными рядами - так, чтобы хорошо продувались, пока в следующую зиму их не перенесут на мельницу, чтобы вытесать балки или вырезать доски и брусья.

Так протекала неделя за неделей, не привнося в жизнь Крабата много нового. Порой то, что происходило вокруг, заставляло его задуматься. Странно было, помимо прочего, что посетители никогда не появлялись на мельнице. Остерегались их, что ли, местные крестьяне? Однако мельничные поставы работали день за днём, зерно высыпалось в ковш, перемалывались ячмень и овёс, и гречка тоже.

Или мука и крупа, которые днём перебегали из ларя в мешки, за ночь снова превращались в зерно? Крабат считал это вполне возможным.

В конце первой недели марта погода переменилась. Подул западный ветер, небо сплошь затянуло серыми тучами.

- Снег пойдёт, - брюзжал Кито, - костями чувствую.

И действительно, пошёл немного, большими мокрыми хлопьями, затем промеж них упали первые капли, снег перешёл в дождь, который так дальше и забарабанил.

- Знаешь что? - заметил Андруш Кито. - Тебе бы квакшу себе завести, на кости твои нельзя больше положиться.

Мерзкая же была погода! Хлестали штормовые ливни, а снег и лёд стаяли, отчего мельничный пруд угрожающе переполнился. Им пришлось выходить в сырость, перекрывать шлюз, ставить подпорки.

Сдержит ли плотина наводнение?

"Если так пойдёт дальше, и трёх дней не минует, как мы потонем вместе с мельницей", - думал Крабат.

Вечером шестого дня дождь перестал, пелена туч разошлась, затем вспыхнул на несколько мгновений чёрный, весь в каплях влаги лес в лучах заходящего солнца.

После, ночью, Крабату приснился страшный сон: огонь разгорелся на мельнице. Мукомолы вскочили со своих тюфяков, с шумом бросились по лестнице вниз, но сам он, Крабат, лежал как чурбан на своих нарах, не в силах сдвинуться с места.

Уже запахло палёным, уже посыпались первые искры ему на лицо - тогда он с воплем вскочил.

Он протёр глаза, зевнул, огляделся вокруг. И - вдруг оторопел, не поверил тому, что увидел. Где парни?

Тюфяки пусты и оставлены - оставлены в спешке, по всей видимости: торопливо сброшенные оделяла, скомканные льняные простыни. Тут шерстяная кофта на полу, там шапка, шейный платок, пояс, - всё отчётливо видно в отсвете дрожащего красного света за слуховым окном...

Мельница горела на самом деле?

Крабат - остатки сна слетели с него - распахнул окно. Высунувшись наружу, он увидел, что на площадке перед мельницей стоит повозка, доверху нагруженная, затянутая почерневшей от дождя парусиной, запряжённая шестёркой коней - все шесть чёрные как вороны. На козлах сидел некто с высоко поднятым воротником плаща и шляпой, надвинутой на лоб, тоже чёрный как ночь.

Только петушиное перо на его шляпе - перо было ярким и красным. Словно пламя, полыхало оно на ветру: то взвивалось, резко и ослепительно, то никло, будто хотело погаснуть. Его сияние охватывало площадку и заливало её мерцающим светом.