Козырная пешка - [6]

– Ничего, ничего, – иногда злорадно восклицала она, – скоро и на нашей улице перевернется вагон с пряниками. Вот когда я получу роль…

Алиса согласно кивала и не прекращала своего занятия. Привитое бабушкой умение делать из бисера элегантные вещи было тонким ручейком, втекавшим в семейный бюджет. Броши, браслеты и ожерелья Алиса делала на заказ и сдавала их в магазин. Поначалу простенькие фенечки и бусы становились более изысканными. Среди бисеринок попадались кораллы, гранаты, яшма и янтарь. Ожерелья становились дороже, денег получалось больше, но все они уходили на закупку нового материала и лекарства бабушке. Алиса с ужасом обнаруживала, что обувь снова ей мала, и нужно покупать новое пальто или платье. Мать же продолжала мечтать о роли.

– Иногда мне кажется, что так тонко чувствовать, как я, в нашем театре не мог никто, – трагично уверяла она. – Поэтому меня и не хотели видеть в труппе. Ах, если бы я снова могла войти на сцену… Я показала бы, что только по-настоящему трепетная душа способна сыграть любую роль. Как там у Чехова…

На этих словах мать замолкала, поскольку как там было у Чехова, она не имела никакого представления. Алиса уже в то время понимала, что мать – актриса-неудачница, второго или даже третьего состава, чей бенефис ограничивается фразой «кушать подано». Однако спорить с матерью, которая все ее мечтала сыграть если не Джульетту, то хотя бы любую из чеховских сестер, было бесполезно. И оставаясь дома, с больной матерью, она репетировала роли, которые не могла получить. Произнося монолог Офелии, она не услышала хрипа из соседней комнаты. Когда Алиса вернулась домой, довольная выручкой от продажи гарнитура из янтаря, мать, страдавшая по Гамлету, готовилась утопиться. Бабушка лежала на полу, зацепившись одной ногой за запутавшийся пододеяльник. Ее ночная сорочка неприлично задралась так, что были видны грязно-желтые рейтузы в бурых пятнах фекалий и мочи.

Хоронили бабушку в простом сосновом гробу, оббитым красным сукном, которое она заботливо припасла себе «на смерть». Мать трагически рыдала, заламывала руки и бросалась на свежевырытый холмик земли, на радость провожающим в последний путь свою подружку соседкам. И только Алиса стояла, стиснув зубы до крошева, не проронив ни слезинки. В отличие от соседок она прекрасно видела, что это последний спектакль матери, которая еще не понимает, что случилось с их жизнью.

На похороны бабушки ушли последние деньги, в том числе и те, что Алиса выручила за янтарный гарнитур. Без бабушкиной пенсии жить стало совсем кисло. Мать, поначалу охотно пускавшая в дом разных кумушек, резко переменила свое отношение к ним, после того, как пронырливые бабули вытаскали из квартиры последние запасы. Алиса была в отчаянии. Она постоянно хотела есть, но есть дома было нечего. Скромные деньги, которые она зарабатывала, теперь уходили только на расходные материалы и еду.

– Алисочка, – сладким голосом блеяла мать из своей давно неубранной комнаты, – ты уже пришла?

– Да, мама, – буркнула Алиса, чертыхаясь почти беззвучно. Китайский сапог из неизвестного зверя начал расползаться по шву. Колготки были совсем мокрыми, да еще на большом пальце появилась огромная дыра.

Мать появилась на пороге, в своем необъятном халате с дырой на животе, сбитыми набок волосами. Она явно провела весь день на боку. Алиса чуть заметно поморщилась. Она ушла из дома в половине девятого, после школы оббежала три магазина, где лежали ее работы и только в одном ее порадовали деньгами. Да и что это были за деньги?

Получив в магазине ничтожную сумму только за одни проданные сережки, Алиса чуть не расплакалась. На эту крохотную горстку монет и всего две смятые бумажки ей нужно было купить продукты, выделить деньги на оплату коммунальных услуг. А ей совершенно не хотелось этого делать.

– Ну что, детка? – жалобно спросила мать, – Ты продала что-нибудь?

Алиса вдруг почувствовала животную ненависть к этой неопрятной женщине, которая вот уже несколько лет паразитировала на ней, как прежде паразитировала на своей больной матери. Это чувство росло в ней изо дня в день, но тогда, стылым февральским днем, она почувствовала, что больше не в силах одна грести в перегруженной лодке против течения.

– Ничего, – раздраженно ответила она. – Все еще ничего не продано. Зря только моталась…

Алиса вошла на кухню и с тоской уставилась на гору грязной посуды. Мать даже не подумала вымыть ее. Кастрюлька с гречкой, в которой утром еще оставались два жалких кусочка курицы, была пуста. Видимо мамочка, надеясь на дивиденды от продажи рукоделья дочери, подчистила запасы. Мать этот взгляд заметила и стыдливо опустила глаза.

– А у нас и покушать ничего нет, – со вздохом произнесла она. – Ты даже лапши не купила? Мы бы кипяточком ее… кипяточком…

Мать отшатнулась, увидев страшные глаза Алисы. Та повернулась к матери и уставилась ей в лицо немигающим взором. Мать с опаской глядела, как трясущиеся руки дочери хватают со стола то нож, то вилку, то пестик. Осторожно, боком, как бегущий краб мать скрылась в своей комнате и до самого вечера не показывалась из нее. Алиса выбежала из дома и с мстительным удовольствием остановилась у первого же лотка, с которого купила себе восхитительно пахнущую, невероятно жирную сосиску в тесте. Она алчно пожирала ее прямо на улице, неприлично чавкая, облизывая пахнущие маслом пальцы, и не заметила, что из-за старой занавески на нее смотрят застывшие глаза матери.