Козни небесные - [7]

Она сказала:

— На сеньора из церкви ты произвел неблагоприятное впечатление. Ему пришлось принять твой обман: всегда он порицает за это членов содружества. Но твое недоверие оскорбило его.

Она сомневалась, что сеньор действительно выступит в пользу Морриса. Положение осложнялось. Надежды выдать его за иностранца улетучились, жизни его грозила прямая опасность.

Моррис написал подробнейший отчет обо всем, что произошло, и послал его мне. Теперь он хотел передо мной оправдаться: сказал, что женщина извела его своими волнениями. Возможно, он и сам стал волноваться.

Идибаль еще раз посетила сеньора; из доброго отношения к ней — «шпион не лишен привлекательности» — он обещал, что «самые влиятельные силы решительно вмешаются в дело». План заключался в том, чтобы обязать Морриса наглядно восстановить события; другими словами, ему дадут самолет и разрешат воспроизвести испытание, которое он якобы проводил в день аварии.

Влиятельные силы взяли верх, но самолет, предназначенный для испытания, будет двухместным. Это затрудняло вторую часть плана: бегство Морриса в Уругвай. Моррис сказал, что с сопровождающим справиться сумеет. Влиятельные силы настояли, чтобы выделен был точно такой же моноплан, как тот, что потерпел аварию.

Идибаль целую неделю изводила его своими надеждами и тревогами, но вот наконец пришла, сияя от радости, и объявила, что все устроено. Испытание назначено на ближайший четверг (оставалось пять дней). Полетит он один.

Женщина тревожно посмотрела на него и сказала:

— Я буду ждать тебя в Колонии. Как только «оторвешься», бери курс на Уругвай. Обещаешь?

Он пообещал. Повернулся лицом к стене и сделал вид, будто заснул. «Понимаешь, — объяснил он, — она словно заставляла меня жениться, и я разозлился». Он и не подозревал, что они прощаются навеки.

Моррис был уже здоров, и на следующий день его перевели в казарму.

— Чудесные были дни, — сказал он, — знай себе пили мате или пропускали рюмочку с часовыми.

— Не хватало еще, чтобы вы играли в труко[5], — сказал я.

Это было просто наитием. Разумеется, я не мог знать, играли они или нет.

— Что ж, и в картишки раз-другой перекинулись.

Я был поражен. Очевидно, случай или обстоятельства сделали Морриса образцом аргентинца. Вот уж не думал, что он станет носителем местного колорита.

— Можешь считать меня болваном, — продолжал Иренео, — но я часами мечтал об этой женщине. Так с ума сходил, что в конце концов подумал, будто забыл ее.

— Пытался вспомнить ее лицо и не мог? — спросил я.

— Как ты догадался?

Не дожидаясь ответа, он стал рассказывать дальше.

Дождливым утром его высадили из какого-то допотопного автомобиля. В Паломаре его поджидала важная комиссия, состоявшая из военных и чиновников. «Это напоминало дуэль, — сказал Моррис, — дуэль либо казнь». Двое или трое механиков открыли ангар и выкатили истребитель «Девотин», «достойный соперник древнего автомобиля».

Он запустил двигатель, увидел, что горючего едва хватит на десять минут полета; лететь в Уругвай было невозможно. На минуту ему стало грустно. С печалью он подумал, что, пожалуй, лучше умереть, чем жить рабом. Хитроумный замысел провалился; лететь бесполезно, он хотел было позвать этих людей и сказать им: «Сеньоры, дело кончено». Но равнодушно предоставил событиям идти своим чередом. Решил еще раз испробовать новую схему испытаний.

Самолет пробежал каких-нибудь пятьсот метров и оторвался от земли. Он точно выполнил первую часть испытания, но едва перешел к новым методам, как опять почувствовал дурноту и услышал собственную жалобу на то, что теряет сознание. Перед самой посадкой успел выровнять самолет.

Когда он пришел в себя, все тело у него болело, он лежал на белой койке, в высокой комнате с белесыми голыми стенами. Он понял, что ранен, что его задержали, что находится в Военном госпитале. Он спросил себя, не было ли все это галлюцинацией.

Я уточнил его мысль:

— Ты принял за галлюцинацию то, что увидел, когда очнулся.

Моррис узнал, что авария произошла 31 августа. Он потерял всякое представление о времени. Прошло три или четыре дня. Он порадовался, что Идибаль в Колонии: ему было стыдно за новую аварию; к тому же она упрекнула бы его, почему он не полетел сразу в Уругвай.

«Когда она узнает про аварию, обязательно вернется. Надо подождать два-три дня», — подумал он.

За ним ухаживала другая сиделка. Вечера они проводили, держась за руки.

Идибаль не возвращалась. Моррис начал беспокоиться. Как-то ночью его охватила мучительная тревога. «Считай меня сумасшедшим, — сказал он. — Я хотел видеть ее. Я подумал, что она вернулась, узнала про другую сиделку и теперь не хочет меня видеть».

Он попросил фельдшера позвать Идибаль. Много времени спустя (это было той же ночью, Моррис поверить не мог, что ночь тянулась так долго) фельдшер вернулся; начальник сказал ему, что в госпитале не работает ни одна женщина с таким именем. Моррис попросил выяснить, когда она оставила свое место. Фельдшер вернулся утром и сказал, что начальник уже ушел.

Ему снилась Идибаль. Днем он мечтал о ней. Потом он видел сон, что не может найти ее. В конце концов он не мог уже не мечтать о ней, не видеть ее во сне.