Козни небесные - [3]

И тут Иренео Моррис поведал мне свою таинственную историю.

До 23 июня он был летчиком-испытателем военных самолетов. Первое время выполнял эти обязанности на военном заводе в Кордове; потом добился перевода на авиабазу Паломар.

Он дал мне честное слово, что как испытатель был человеком известным. Он осуществил больше испытательных полетов, чем любой летчик Америки (Южной и Центральной). Выносливость у него из ряда вон выходящая.

И столько раз он повторял эти испытательные полеты, что в конце концов автоматически проделывал одно и то же.

Вытащив из кармана записную книжку, он начертил на чистом листке множество зигзагообразных линий; тщательно обозначил цифры (расстояния, высоту, градусы углов); потом вырвал листок и преподнес мне. Я поспешил поблагодарить. Моррис объявил, что теперь я обладаю «классической схемой его испытаний».

В середине июня ему сообщили, что на днях предстоит испытание нового одноместного истребителя, «Брегет-309». Речь шла о машине, сконструированной на основе французского патента двухлетней или трехлетней давности, и испытание будет секретным. Моррис отправился домой, взял записную книжку — «так же, как сегодня», — начертил схему — «ту, что сейчас у тебя в кармане». Затем принялся усложнять ее; затем — «в этом самом кабинете, где мы с тобой дружески беседуем» — продумал все добавления к первоначальной схеме и закрепил их в памяти.

День 23 июня — начало увлекательного и зловещего приключения — выдался хмурый, дождливый. Когда Моррис приехал на аэродром, машина еще была в ангаре. Пришлось ждать, пока ее выкатят. Пилот стал прохаживаться, чтобы не озябнуть, но только промочил ноги. Наконец появился «Брегет». Это был обыкновенный моноплан, «ничего потустороннего, уверяю тебя». Моррис бегло осмотрел самолет. Тут он взглянул мне прямо в глаза и шепотом добавил: сиденье было узкое, очень неудобное. Как он помнил, стрелка топливомера показывала, что баки заполнены, а на крыльях «Брегета» не было никаких опознавательных знаков. Рассказал еще, что приветственно помахал рукой, и почему-то движение это показалось ему неуместным. Самолет пробежал каких-нибудь пятьсот метров, оторвался от земли и начал выполнять «новую схему испытания».

Моррис считался самым выносливым испытателем Республики. Редкая физическая выносливость, заверял он меня. Он хочет рассказать мне чистую правду. Хотя это совершенно невероятно, но у него вдруг потемнело в глазах. Тут Моррис воодушевился; он говорил не умолкая. Я же позабыл о тщательно причесанном «дружке», сидевшем против меня, и только следил за рассказом: едва он начал применять новые методы, как у него потемнело в глазах; он услыхал собственные слова: «стыд какой, я теряю сознание»; погрузился в какую-то огромную темную массу (возможно, в тучу), потом перед ним возникло мимолетное радостное видение, словно видение лучезарного рая... Он едва успел выровнять самолет перед самой посадкой.

Моррис пришел в себя. Все тело у него болело, он лежал на белой койке в высокой комнате с белесыми голыми стенами. Жужжал шмель; на какое-то время ему показалось, будто он отдыхает днем, в лагере. Потом узнал, что ранен; что его задержали; что он находится в Военном госпитале. Все это его не удивило, он не сразу вспомнил об аварии. А когда вспомнил, вот тут-то он удивился по-настоящему; понять не мог, как это он потерял сознание. Однако он потерял его не один-единственный раз... Об этом я расскажу потом.

Рядом с ним сидела женщина. Он посмотрел на нее. Это была сиделка.

Наставительно и придирчиво он заговорил о женщинах вообще. Это было неприятно. Он сказал, что всегда существует тип женщины или даже одна-единственная определенная женщина для того скота, что таится внутри каждого мужчины; и добавил, правда не очень ясно, что встретить такую женщину было бы несчастьем, потому что мужчина почувствует ее решающее влияние на свою судьбу, станет обращаться с ней боязливо и неловко, обрекая себя в будущем на тревоги и постоянное отчаяние. Он уверял, что для «настоящего» мужчины между остальными женщинами нет особой разницы и они ему не опасны. Я спросил, соответствовала ли сиделка его типу. Моррис ответил, что нет, и объяснил: она женщина матерински мягкая, но довольно красивая.

Потом продолжил рассказ. Вошло несколько офицеров (он назвал их чины). Солдат принес стол и стул; вышел и вернулся с пишущей машинкой. Потом уселся перед машинкой и застучал на ней при общем молчании. Когда солдат остановился, офицер спросил Морриса:

— Ваше имя?

Вопрос не удивил его. «Чистая формальность», — подумал он. Назвал свое имя и почуял первый признак страшного заговора, который непонятным образом опутывал его. Все офицеры расхохотались. Никогда он не предполагал, что его имя может быть смешным. Он вспылил. Другой офицер заметил:

— Могли придумать что-нибудь более правдоподобное, — и приказал солдату с машинкой: — Пишите, пишите.

— Национальность?

— Аргентинец, — заявил он твердо.

— На военной службе состоите?

Он иронически улыбнулся:

— Авария произошла со мной, а пострадали, кажется, вы.

Они посмеялись (между собой, как будто Морриса тут и не было).