Козлиная песнь - [55]

Отвоевав у котов сыр, собака настолько вошла в раж, что хвостом смахнула со стола тарелку. Тарелка разбилась. Доминик, думая о другом, автоматически взял зверя поперек живота и посадил вместе с сыром на пол.

— Я не хотел причинять Йойо лишних страданий.

Коты спрыгнули со стола следом за собакой и продолжили борьбу за сыр среди осколков тарелки. За окном проехала машина, но, хотя в обычные дни Доминик непременно вставал и бросался смотреть, кто это поехал, сейчас он словно ничего не заметил.

— Жизнь в деревне была для нее невыносима, подумайте сами, какое будущее ждет молодую женщину в этом захолустье?

Я испытала чувство солидарности с твоей мамой.

— Это о которой матери мы сейчас разговариваем? — Ты был сильно взвинчен.

— Йойо, она уехала. — пропел малыш-полукастрат совершенно женским голосом. — Она оставила тебя на мое попечение.

Коты и собака кончили возиться и устроились на кресле, на котором они же сами уже давно изодрали всю обивку. Разговор продолжался между вами двоими, я присутствовала, но не произносила ни слова. Ты напряженно слушал, но вопросов больше не задавал. И не переставая грыз заусенцы. В комнате стало тихо-тихо. Доминик не знал, как ты воспримешь его рассказ, и потому говорил более короткими фразами, чем обычно, хотя по-прежнему забывал расставлять в своей речи запятые.

— Ее так мучило что господин Дюжарден ее бросил. Она разрывалась между тоской по дому и любовью к тебе. — Доминик сжал губы в узкую полоску. — Мы с ней научились разговаривать жестами мы вместе ухаживали за тобой у меня хорошо получалось. Но ты почти не рос я взвешивал тебя безменом.

После очень долгого молчания, в котором слышалось только спокойное дыхание угомонившейся троицы на разодранном кресле, Доминик продолжал.

— Она понимала что господин Дюжарден никогда не приедет на тебя посмотреть даже если она будет ждать вечность и она не могла взять тебя в свою страну. А там отец. Стыд позор. Уж раз ты и здесь не рос у нее не было молока я попытался найти в деревне кормилицу.

Тут я вспомнила фотографию, попавшуюся мне в книге из Глотовой библиотеки, фотографию, сделанную где-то во французском лесу знаменитой дамой-фоторафом Ли Миллер. Вокруг низенького столика для пикников с тарелками, рюмками и бутылками сидят пятеро молодых людей, трое мужчин и две женщины, под спинами у всех большие пуховые подушки. Двое мужчин сидят справа от стола, один из них Мэн Рэй. Женщина рядом с ним смеется, широко открыв рот, у нее великолепные белые зубы; вся верхняя часть ее тела обнажена, как и у второй женщины, которая, запрокинув голову на своей подушке, жадно ловит губами губы третьего мужчины, склонившегося к ней. Значит, в 1937 году были люди, чувствовавшие себя вот так свободно, которым все было трын-трава, а твоя мама в 1960 году считала твое появление на свет «позором». Наверное, для выработки мироощущения важно не время, в которое человек живет, а люди, которые его окружают.

Доминик вдохнул побольше воздуха и продолжал:

— Мы вместе обвязали мягкими тряпками копыта моей Мари, матери Эмили. Мадемуазель Анна держала ее за голову, а я положил тебя у ее вымени на толстый слой чистой соломы. Сначала Мари это очень не понравилось, она била копытами и удерживала молоко, но я проявил настойчивость. Через несколько дней она приняла тебя, после того как я сдал ее собственного детеныша на бойню, чтобы она стала тебе матерью. Эмили, которая во всем была на нее очень похожа, тогда еще не появилась на свет, Эмили — последний детеныш Мари.

— До чего идиотская история, — невольно воскликнула я. — Я могу поверить чему угодно, но это даже для меня слишком. Зачем было надо, чтобы Йо сосал молоко прямо из вымени, вы прекрасно могли наливать ему молоко в бутылочку.

— Мы решили, что так будет лучше всего, — решительно ответил наш мягкий Доминик, — мать нужна любому живому существу.

Он привел еще несколько менее существенных и, на мой взгляд, довольно-таки надуманных аргументов. Например, у них якобы не было бутылочки с соской. Он мог попросить соску у Ветеринара, доктора Мушона, но молодая мать этого не хотела. И еще они выбрали такой способ вскармливания, чтобы точно знать, что молоко нужной температуры. Доминик пытался защищаться, сказав, что каждое утро чисто мыл соски Мари.

— А когда же уехала биологическая мать Йойо? — с недоверием спросила я, потому что все еще сомневалась в правдивости рассказа.

Ответ был резким:

— Она сказала что вернется за Йойо объяснила мне это жестами и нарисовала на бумаге сначала хотела выяснить в Голландии где они с Йо смогут жить.

Я поняла, что хлев Мари превратился в твои ясли. Первое время Доминик и Анна обязательно присутствовали при кормлении, но когда твоя биологическая мать уехала, а ты превратился в крепыша с рекламы автомобильных шин «Мишлен», то уже не было надобности обматывать копыта твоей новой матери тряпками, так трепетно она стала с тобой обращаться. Ты ей улыбался и гулил, а она тебя обнюхивала и вылизывала, ни на минуту не спуская с тебя глаз. Горе той крысе, или собаке, или даже человеку — за исключением Доминика, — что отваживались к тебе приблизиться. Мари немедленно шла на таран, и непрошеный гость мигом вылетал из хлева. Вы проводили вместе целые дни, только по вечерам Доминик забирал тебя к себе, ночевал ты в корзинке в его комнате. Но если на следующее утро до десяти часов он еще не возвращал тебя в хлев, то Мари принималась требовать своего сына до тех пор, пока Доминик, обалдев от ее блеяния, не одевал тебя потеплее и не вверял тебя снова ее заботам. Поскольку стена между кухней и хлевом тонкая, он бы немедленно услышал, если бы что-то случилось, но с тобой все всегда было в порядке — ни синяков, ни насморка.