Козлиная песнь - [54]

— Скажите-ка мне, пожалуйста, — обратилась я к нему на «вы», потому что не хотела оказывать ему честь, говоря «ты», — скажите-ка мне, пожалуйста, вы совсем не гордитесь тем, что у вас есть сын? — Голос мой дрожал, я не могла скрыть полностью, что его ответ для нас важен.

Глот ничего не слышал или делал вид, что не слышит. Он снова наклонился вперед и перевесился через спинку водительского сиденья, чтобы дотянуться до штатива от фена. Я стояла рядом с его толстым задом и ждала. Блондинка принялась колотить изнутри в дверь и орать. Глот резко вылез из машины, стукнувшись головой. Он посмотрел в сторону дома и при этом не мог не посмотреть на меня.

— Часто ли вы вспоминали о Йо?

Он так крепко почесал в затылке, что брови на лице заходили ходуном вверх-вниз. А потом ответил. Ответом было «нет», его ответом на оба вопроса было короткое и жесткое «нет». Он ничем не гордился, и он ни о чем не вспоминал.

— Вы лжете, — выпалила я, — потому что в 1972 году вы написали письмо его матери.

Глот двинулся к дому с феном и металлическим штативом в руках.

— В глубине души он наверняка переживает, — попыталась я тебя утешить, но и сама прекрасно понимала, что если эти глубинные слои не поднимаются на поверхность, то тебе от них мало проку.

Эмили, слышавшая все наши разговоры, последним усилием воли вскинула голову. Это вывело тебя из оцепенения. Ты решительно подошел к старушке и опустился рядом с ней на землю. Ты положил ее голову себе на колени, и она в судорогах умерла. На тачке мы отвезли ее на детское кладбище у навозной кучи, где выкопали для нее большую, хорошую яму. Она была первой взрослой нэнни, которую мы похоронили на нашей территории, нам была невыносима мысль о том, что ее увезет машина санитарной службы и что потом ее переработают в собачий корм. Под взглядом Глота, наблюдавшего за нами через жирное окно своей кухни, мы опустили умершую в яму и осторожно засыпали землей. Мы спели нашу песню, прошли к калитке и со стуком захлопнули ее за собой.

Было приятно снова увидеть Доминика. Он еще завтракал в потертом халате; его изящная собачка стояла задними лапами на спинке его стула, а передние поставила ему на плечи. По обе стороны от его тарелки лежало по кошке. Как и всегда, когда мы приходили к нему утром, он стал оправдываться, что вот, мол, поздно сегодня встал. Он махнул рукой в сторону корок хлеба и молочных лужиц на полу. Сейчас займусь уборкой, сказал он и обмакнул еще одно печенье в горячую жидкость, казавшуюся чем-то средним между кофе и чаем. Не составим ли мы ему компанию?

Мы сели напротив него за стол и попросили по чашке горячего шоколада, следуя нашему уговору не есть здесь никаких сырых продуктов. Доминик в одних носках прошел к заставленному кухонному столу взять кастрюльку для молока. Между дырявыми носками и краем халата виднелось сантиметров десять его голых ног с варикозными венами. Привычным жестом он открыл дверцу плиты, вытащил из нее нагретые тапочки и надел их. Кастрюлю с молоком он поставил на дровяную плиту, и через пять минут я уже боролась с пенкой, пытаясь приклеить ее к краю чашки со стороны ручки.

Мы рассказали Доминику о том, что приехал Глот, что он привез с собой подругу с осветленными волосами и что я пыталась поговорить с ним, но разговор свелся к ругани. Потом мы описали ему смерть Эмили. Доминик, до сих про слушавший нас молча, изредка откусывая по кусочку размоченного печенья, отодвинул от себя тарелку и позволил кошкам и собаке доесть остатки, прямо тут же, на столе.

— Вот теперь у тебя и матери не осталось. — Доминик сказал это тихим-тихим шепотом, мы едва расслышали его слова.

— Как-как вы сказали?

— Теперь у бедного Йойо нет матери.

Я не понимала, о чем толкует Доминик, да и ты тоже ничего не понимал. Может быть, Доминик получил печальное известие из Голландии?

— Нет-нет, — пропищал он, — нет-нет. В последний раз я видел госпожу Анну в декабре 1962 года. После этого она не подавала о себе никаких вестей.

— Так почему же ты говоришь, что у меня не осталось матери? — фыркнул ты, а я в один голос с тобой спросила:

— Как так, в декабре 1962 года?

В результате Доминик не смог разобрать ни твоего, ни моего вопроса. Наверное, это была очень смешная картина: мы с тобой с одного края стола, покрытого неизменной клеенкой, посередине — коричневая собака и двое черных котов, словно родные братья, а с другого края сидел Доминик с его почти женским лицом; он уткнул подбородок в ладони, а пальцами разглаживал жесткие завитки бакенбард.

— Эмили была тебе матерью.

— Эмили была мне матерью, — повторил ты бессмысленно.

— Эмили была ему матерью?

— То есть мать Эмили была тебе матерью.

Я сразу же вспомнила попавшиеся мне в большом доме книжки о сексе между людьми и животными. От этого Глота можно было ждать чего угодно.

Один из котов принялся за ломтик сыра, который я вчера сунула Доминику перед его уходом. Поскольку хозяин не шуганул его, собака и второй кот вступили с обжорой в драку за лакомый кусочек.

— Вчера я не решился вам об этом рассказать, потому что Йойо спросил, действительно ли он bique-et-bouc. — Чтобы перекрыть тявканье и мяуканье, Доминик повысил голос.