Козлиная песнь - [40]

Я снова попросила тебя помочь мне, но ты отказался наотрез, как я ни умоляла. Моя мысль движется в ложном направлении, сказал ты отстраненно. И вообще что-то со мной не так. Животные — это животные и ничего больше. Я должна прекратить называть их «дамами» и «кавалерами»; вы с Питером употребляли слова «нэнни» и «девочки» только в шутку, ради иронического эффекта. Если я вовремя не остановлюсь, то плохо кончу.

Поэтому, под твоим хмурым взглядом, я сама взяла младенца на руки. Укачивая его, как мать укачивает дитя, я понесла его к себе на чердак и осторожно опустила на пол. Я достала банку с глиной, которая всегда была у меня наготове, сняла брюки и намазала себе ноги серо-зеленой массой. Потом я села по-турецки у стены и положила младенца между колен. Живот его был надрезан, так что я видела его влажные изогнутые кишки. Разрез я немедленно замазала глиной. Меня ничуть не пугало, что этот малыш мертв, зато та жизнь, которая, возможно, находилась у него внутри, внушала мне страх. Я боялась, что мелкие зверушки, червячки, живущие за счет мертвой плоти, залезут в меня через разные отверстия и примутся уже и за мою плоть. Потом весь младенец целиком исчез под слоем глины, которая скоро высохла и пошла трещинками. Щелки между телом теленка и моим собственным я зашпаклевала полностью, так что получилось, как будто он вырастает у меня из бедер. Так я и сидела, глядя сверху вниз на нас с ним вместе. Думаю, мы провели в таком положении с полчаса, но потом ты взбежал вверх по лестнице и ворвался в мастерскую, потому что я забыла запереть дверь.

— Чтобы ничего подобного я больше не видел!

Мне необходимо было прийти в себя — здесь я не могла не согласиться с тобой. Так не могло продолжаться. Но мне казалось, что это несправедливо. Почему я уже теперь должна была узнать, как жестока жизнь? Я абсолютно не хотела размышлять о том, что побеждает всегда сильнейший, а остальным суждено стать в лучшем случае перегноем. Почему я, прожив на свете меньше двадцати лет, уже должна была держать на руках трупы?

Больше я уже не пыталась склеивать живых с мертвыми, это оказалось слишком опасной областью. У меня даже не было фотоаппарата, с фотоаппаратом мое склеивание имело бы хоть капельку смысла, от него бы хоть что-то оставалось на будущее. Теперь же единственное, что я могла сделать, размышляла я целыми днями, лежа в кровати у себя на чердаке, это попытаться превратить мою собственную жизнь в произведение искусства. Надо было изменить собственный образ мыслей, приспособиться, стать похожей на тебя, чтобы прийти в гармонию с окружающей обстановкой. Меня очень и очень огорчало, что я не получила школьного аттестата и не стала учиться в академии художеств, но уж эта новая моя затея выгорит непременно. Я останусь здесь, я мы будем жить вместе, точно так же, как всегда жили вместе мои родители. Если я покину тебя, ты не справишься, для одного человека держать столько живности — стишком тяжелое дело.

Следующей весной я с великим трудом вскопала участок земли за домом, недалеко от нашего кладбища. Обнесла его надежным забором и, полная радужных ожиданий, посеяла уйму овощей и кое-какие цветы. От ужаса насильственной и естественной смерти, обязательной в животном мире, я спасусь в мире растений, самом безобидном из всех миров. Я смогу гордиться собой.

— Неужели это и есть та природа, которая раньше действовала на меня так успокаивающе? — воскликнула я в отчаянии после нескольких, месяцев огородничанья. — Не понимаю, кому только могло взбрести в голову, что рай — это большой сад, я абсолютно уверена, что в раю нет ни травинки.

«Природа может быть раем, — беспощадно писала я у себя в дневнике, — лишь в том случае, если:

1) никто ничего не ест и не пьет;

2) на каждое мужское существо есть по женскому;

3) полностью отсутствуют болезни;

4) ничто не родится и ничто не умирает».

Я с ужасом размышляла над вопросом, неужели вокруг моего лесного озера вблизи родительского дома шла такая же война, как здесь у меня в огороде. Неужели везде, где земля покрыта растительностью, происходит такая же лютая подземная борьба за лучшее место для корней? Или эту борьбу можно назвать войной лишь тогда, когда в нее вмешивается человек, который хочет собирать урожай, чтобы есть, и потому решает за других, указывает, какие из растений должны победить? Наблюдая за своим садиком, я поняла, что если бы я не навязывала свою волю, то победа во всех случаях была бы за теми растениями, которые меня интересовали меньше всего, либо мы должны были бы каждый день есть один крапивный суп. Крапиву я могла собирать и так, крапива росла повсюду и без меня, ради нее не стоило прилагать усилий. Листья одуванчика, сныть — если бы мой огородик был целым миром и я, как кочевник, переезжала в нем с места на место, там и сям срывая листья на пропитание, то мне везде было бы достаточно еды, не требующей приложения труда. А так я пытаюсь вырастить нечто, что здесь само по себе не растет, пытаюсь подчинить обитателей этого кусочка земли моей собственной воле и требую помидоров, фасоли и моркови, а на них, в свою очередь, нападают неведомые мне живые существа, тоже заявляющие о своих правах. На листья моих подопечных налетали крылатые гости, к корням прокладывали путь невидимые подземные жители, а на стеблях некоторых растений появлялась тля, целыми колониями, причем на разных растениях она была разного размера и разного цвета: где толстая зеленая, где мелкая черная (очень бойкая), а где желтенькая. По мере того как колонии тли разрастались, мои овощи, высасываемые вредительскими хоботками, все более и более чахли, так что вместо словосочетания «мой садик» уже пора было говорить «мой питомник для тли». Наслаждаться цветочками душистого горошка — никчемного эстета, чувствовавшего себя превосходно, — я могла лишь в том случае, если умудрялась не замечать паразитов, обосновавшихся на его стебле.