— Фатыма-апа к Насыровым спешит, — заметил глазастый Фарагат. — Должно быть, на репетицию.
В эту минуту дверь избы Насыровых отворилась. На крыльцо вышел рослый солдат в ватнике, в стёганых штанах, в валяных сапогах. На голове ушанка с красной звёздочкой.
Увидал Миргасима, подмигнул ему:
— Что такое зимой и летом одним цветом, угадал?
Миргасим только хотел ответить, но Мустафа уже спрыгнул с крыльца и кинулся навстречу учительнице:
— Здравствуйте, апа.
— Здравствуйте…
А мальчишки стоят вокруг и смотрят, и слушают, ждут: о чём сейчас солдат и учительница будут говорить?
Но оба они стоят молча.
— Абдракип-бабай в правление идёт, — сообщает Фарагат.
— Это он насчёт пайка для Асии, — говорит Фаим.
— Я обещал старику помочь, — спохватывается Мустафа, — он заказал телефонный разговор с Казанью.
— Я тоже в Казань насчёт Асии обращалась, — почему-то краснеет Фатыма-апа, — но ответа пока всё ещё нет.
— Надеюсь, просьбу фронтовика без внимания не оставят, — произносит Мустафа.
Миргасим глядит на брата и не поймёт, кто это не должен просьбу его без внимания оставить: телефон? Казань? Фатыма-апа?
Ох, жалобно брат на неё смотрит, на учительницу:
— Я ненадолго. Абдракип-бабай ждёт…
Чулпан подбежал к солдату, тявкнул умильно. Мустафа у Чулпана за ушами почесал, пощекотал под скулой, погладил, похлопал, потормошил и пошёл в правление.
Фатыма-апа поднялась на крыльцо избы Насыровых — высокое оно, крыльцо это, далеко видно отсюда, до самого угла.
Когда Мустафа за угол повернул, пошла Фатыма-апа на репетицию.
А Чулпан остался на улице, стоит, понуря голову, думает: бежать вдогонку за солдатом или остаться тут, дом сторожить?
Подумал-подумал да как припустился! Передние ноги вверх, задние вниз, передние вниз, задние вверх, вверх-вниз, вверх-вниз, собачьим галопом! Скакал-скакал и догнал солдата. Язык высунул, улыбнулся и пошёл степенно, как Асия учила, рядом с ногой.
Миргасим всё это видел, потому что и сам ещё быстрее Чулпана бежал, хотел догнать брата.
Хотел сказать ему: «Длинный мой язык про тебя налгал, милый брат. Сказал мой язык, что ты к нам домой насовсем приехал, пусть другие воюют, а ты останешься…»
Догнал было, да опомнился: «Самое время сейчас, пока Мустафы дома нет, мешок развязать». И повернул к дому.
— Ты домой, а мы?
«Эх, будь что будет!» — решил Миргасим и сказал:
— Айда, Золотой табун! Леденцы, бубенцы, два козла, две овцы! Весело, тесно, что кому достанется — неизвестно…
— И-го-го! — воскликнул Гнедой Абдул-Гани и начал копытом землю рыть.
— Н-но, п-поехали! — стеганул его табунщик Темирша.
Наперегонки с Гнедым скакали резвые лошадки Фаим и Фарагат. Впереди всех летел Миргасим.
Надо спешить, пока Мустафа ещё не вернулся.
«Позволит бабушка мешок развязать? Позволит! Сама рада будет на фонарики-огоньки поглядеть. Уж больно темно вечерами в избе. И свёрток сама развяжет. Она хороший дух любит. У неё в сундуке кусок мыла душистого лежит и ещё флакон с духами — дедушкины подарки».
Бежал Миргасим, бежал, да вдруг и приуныл, шаг замедлил, поплёлся позади всех. Вспомнил — мама дома. Чужой мешок развязать мама ни за что не допустит. А если без спроса? Бранить не станет. Никому она никогда худого слова не сказала. Но случается, и нередко, день-деньской на виноватого не поглядит, ему не улыбнётся. Что поделаешь? Придётся потерпеть. А после, когда ребята уйдут, надо будет прощенья попросить, обещанье дать: «Чтоб меня волки разорвали, если ещё когда-нибудь…» Потом он веником пол подметёт, тряпкой мокрой вытрет, мама увидит — в самом деле исправился! И простит. Однако до Нового года времени совсем мало остаётся. Что, если не выпросишь прощения? Кто под Новый год поссорился, тому ссориться весь год…
«Ну зачем я хвалился? Правду мама говорит: «Сынок, язык твой длинный тебе враг».
— Чего встал? — оборачивается Фаим. — Ноги к тропе примёрзли или тропа к ногам?
— Держу я тебя, что ли? Иди!
— Это твой дом, ты первый и ступай.
Миргасим шапку поглубже, на самые глаза, надвинул и нырнул в сени, как в прорубь.
Ребята смело за ним. Однако в сенях оробели, даже Фаим притих. Долго, старательно отряхивали веником снег с тулупов и валенок, кто нос чистил, кто откашливался.
Глядя на своих гостей, Миргасим засмеялся:
— РЕ-ПЕ-ТИ-ЦИЯ…
Никто не улыбнулся. Одно дело улица, другое — чужой дом.
«Э, будь что будет!» — повторил сам себе Миргасим и распахнул дверь в горницу.
