Койка № 29 - [4]

Помимо того, стало известно, что Ирма напропалую кутила с прусскими штабными офицерами, что она разъезжала верхом по всей округе с полковником голубых гусаров, да и со многими другими, и что в Руане ее теперь зовут не иначе, как «пруссачкой».

Целую неделю капитан был посмешищем полка. Он получал по почте красноречивые рецепты, указания, к каким обратиться докторам, даже лекарства, особое назначение которых было указано на обертке.

А полковник, которого обо всем осведомили, строго заявил:

— Милое, значит, знакомство было у капитана! Поздравляю его!

Недели полторы спустя Ирма опять вызвала его письмом. Он в бешенстве разорвал письмо и ничего не ответил.

Через неделю она написала ему, что совсем плоха и хотела бы проститься с ним.

Он не ответил.

Еще через несколько дней к нему явился больничный священник.

Девица Ирма Паволен при смерти и умоляет его прийти.

Он не посмел отказаться и последовал за священником, но вошел в больницу с чувством ожесточенной злобы, оскорбленного тщеславия, униженной гордости.

Он не нашел в ней никакой перемены и подумал, что она обманула его.

— Что тебе от меня надо? — спросил он.

— Хотела проститься с тобой. Говорят, я долго не протяну.

Он не поверил.

— Послушай, из-за тебя я стал посмешищем всего полка; надо этому положить конец!

Она спросила:

— Что ж я тебе сделала?

Он рассердился, не зная, что возразить.

— Не рассчитывай, что я опять приду сюда: я не желаю, чтобы надо мной потешались!

Она посмотрела на него потухшими глазами, но в них вдруг вспыхнула злоба, и она повторила:

— Что я тебе сделала? Может быть, я была с тобою недостаточно ласкова? Разве я у тебя когда-нибудь чего-нибудь просила? Если бы не ты, я жила бы с господином Тамплие-Папоном и не валялась бы теперь здесь. Знаешь, уж кому-кому упрекать меня в чем, только не тебе.

Он возразил с дрожью в голосе:

— Я и не упрекаю, но я не могу больше тебя навещать, потому что ты опозорила весь город своим поведением с пруссаками.

Она порывисто поднялась и села на постели.

— Своим поведением с пруссаками? Но говорю же тебе, что они завладели мной силою, говорю тебе, что не лечилась я только потому, что хотела заразить их. Если бы я хотела вылечиться, — это труда не составило бы, черт побери! Я решила губить их и наверняка многих сгубила!

Он все стоял.

— Как бы то ни было, это позор, — сказал он.

У нее даже захватило дух, потом она проговорила:

— В чем позор? В том, что я уничтожала их? А теперь из-за этого умираю? Не так ты говорил, когда приходил ко мне на улицу Жанны д'Арк. Ах, так это позор? А вот тебе бы не сделать этого, хоть ты и с орденом! Я заслужила его больше, чем ты; слышишь, больше! И пруссаков я уничтожила больше, чем ты!

Он изумленно смотрел на нее, дрожа от негодования.

— Ах, так? Замолчи... Знаешь... замолчи... Таких вещей... я не позволю... касаться...

Но она не слушала его:

— Подумаешь, много вреда вы причинили пруссакам! Разве могло бы все это случиться, если бы вы их не пустили в Руан, скажи на милость? Это вы должны были не пускать их, слышишь! А я сделала им больше вреда, чем ты, да, больше, чем ты, и вот умираю, а ты разгуливаешь и красуешься, чтобы кружить голову женщинам!..

Со всех коек поднялись головы, все глаза устремились на человека в мундире, который бормотал:

— Замолчи... слушай, замолчи лучше...

Но она не умолкала, Она кричала:

— Да, хорош ты, ломака! Поняла я тебя теперь! Поняла! Говорю тебе, я навредила им больше, чем ты, убила их больше, чем весь твой полк... Убирайся... трус!

Он и сам уходил, почти убегал, шагая крупным шагом меж двух рядов коек, где копошились сифилитички. И ему слышался преследующий его хриплый, свистящий голос Ирмы:

— Больше, чем ты, да, больше, чем ты! Я уничтожила их больше...

Он кубарем скатился с лестницы и побежал домой, чтобы никого не видеть.

На другой день он узнал, что она умерла.