Симон Бомбар часто находил, что жизнь — довольно дрянная штука. Он от рождения был одарен невероятной способностью ничего не делать и неумеренной жаждой следовать этому призванию. Всякое усилие, моральное или физическое, всякий шаг ради какого-нибудь дела казались ему невыполнимыми. Стоило ему услышать разговор на серьезную тему — и он сразу становился рассеянным, потому что его ум был неспособен к напряжению и даже к вниманию.
Он был сыном владельца модного магазина в Канне и до двадцати пяти лет прожил, не ведая ни трудов, ни забот, как говорили в его семье.
Но так как его родители всегда были ближе к разорению, чем к богатству, он ужасно страдал от безденежья.
Рослый, дородный, видный малый, с рыжими баками в нормандском вкусе, румяный, голубоглазый, глупый и веселый, с уже заметным брюшком, он одевался крикливо-элегантно, как провинциальный жуир. По всякому поводу он хохотал, кричал, жестикулировал, выставляя напоказ с самоуверенностью коммивояжера свою шумливую жизнерадостность. Он полагал, что жизнь создана исключительно для кутежей и забав, и, если ему приходилось обуздывать свою болтливую веселость, он впадал в какое-то сонливое одурение, но не был способен грустить.
Нужда в деньгах постоянно донимала его, и он частенько повторял фразу, которая стала знаменитой в кружке его знакомых.
— За десять тысяч фратаков ежегодного дохода я готов пойти в палачи.
Каждый год он ездил на две недели в Трувиль — «проводить сезон», по его выражению.
Он располагался у родственников, которые уступали ему комнату, и с первого дня прибытия до дня отъезда только и делал, что гулял по мосткам, настланным вдоль обширного песчаного пляжа.
Он выступал уверенным шагом, заложив руки в карманы или за спину, всегда в просторном костюме, светлом жилете и ярком галстуке, сдвинув шляпу набекрень и попыхивая дешевой сигарой, торчавшей в уголке рта.
Он шел, стараясь коснуться элегантных дам, меряя взглядом мужчин, с вызывающим видом молодца, всегда готового затеять драку, и он искал... искал... упорно искал.
Он искал женщину, уповая в этих поисках на свою наружность, на свои физические качества. Он говорил себе:
— Черт возьми! Среди такой кучи женщин, которые сюда ездят, найду же я наконец то, что мне надо!
И он искал с чутьем охотничьей собаки, с чутьем нормандца, в глубокой уверенности, что с первого же взгляда распознает ту, которая сделает его богатым.
Однажды, в понедельник утром, он пробормотал про себя:
— Вот-вот-вот!
Был великолепный день, один из тех июльских изжелта-синих дней, когда хочется сказать, что жара струится дождем. Обширный пляж, усеянный людьми, пестрел женскими туалетами и напоминал цветник, а рыбачьи лодки с бурыми парусами, почти неподвижные на синей воде, отражавшей их вверх ногами, казалось, дремали на солнышке, таком ярком в десять часов утра. Они стояли против деревянной набережной — одни близко, другие подальше, а иные совсем далеко, — не шевелясь, словно разомлели в истоме летнего дня, словно им лень было выйти в открытое море или хотя бы вернуться в порт. А дальше, сквозь дымку, смутно виднелся берег Гавра с двумя белыми точками — маяками Сент-Адреса.
Он сказал себе: «Вот-вот-вот!», когда встретил ее в третий раз и почувствовал на себе ее взгляд, призывный взгляд зрелой, опытной и смелой женщины.
Он заметил ее еще в предыдущие дни, потому что и она, казалось, тоже кого-то искала. Это была англичанка, довольно высокая, немного сухопарая, одна из тех смелых англичанок, которых путешествия и обстоятельства превратили в своего рода мужчину. Впрочем, она была недурна собою, ходила уверенной, быстрой походкой, одевалась просто, скромно и только причесывалась смешно, как все англичанки. У нее были довольно красивые глаза, выступающие красноватые скулы и слишком длинные зубы, всегда на виду.
Дойдя до порта, он повернул обратно, надеясь встретить ее снова, а встретив, бросил ей пылкий взгляд, который говорил:
— Вот и я!
Но как завязать разговор?
Он прошелся в пятый раз, и когда они поравнялись, она уронила зонтик.
Он бросился за ним, поднял и подал ей:
— Разрешите, сударыня…
Она отвечала:
— Ао, вы ошен лубезен.
Они взглянули друг на друга, не зная, что еще сказать. Она покраснела.
Расхрабрившись, он произнес:
— Какая чудная погода!
Она прошептала:
— Ао, восхитителн!
Стоя в замешательстве друг против друга, они, однако, и не помышляли о том, чтобы расстаться. Она первая набралась смелости и спросила:
— Вы надолго в этой месте?
Он ответил с улыбкой:
— О да! На сколько захочу.
Потом внезапно предложил:
— Не хотите ли пройтись до мола? В такие дни там очень хорошо!
Она спокойно ответила:
— Окотно.
И они отправились рядом: она — уверенным, твердым шагом, он — раскачиваясь, как индюк, распустивший хвост.
Три месяца спустя, в одно прекрасное утро, каждый видный коммерсант города Канна получил в большом белом конверте письмо, гласившее:
«Г-н и г-жа Проспер Бомбар имеют честь известить Вас о предстоящем бракосочетании их сына г-на Симона Бомбара с вдовой г-жою Кэт Робертсон».
И на другой странице:
«Г-жа Кэт Робертсон, вдова, имеет честь известить Вас о предстоящем бракосочетании ее с г-ном Симоном Бомбаром».
