— Да не в этом дело.
— А такие, как твоя Светка, любят садиться на голову…
— Да не в этом дело…
— Что ты заладил: не в этом, не в этом… Именно в этом.
— Не говори так, Слава, ты ведь не знаешь её…
— Со стороны оно виднее. Она совсем тебе на голову села.
— Но она любит меня. И я её тоже.
— Ерунда, ерунда, — Слава поморщился. — Через год она выйдет замуж за перспективного архитектора, а у тебя появится другая. И ты будешь точно так же любить ее и катать ей свои стихи.
— Ты стихи не тронь. И не говори так. Ты не знаешь ничего…
— Может быть…
Слава достал из кармана сигареты и они закурили.
— Но ведь нас с тобой двое? — с отчаянной надеждой спросил вдруг Андрей. — Двое?
— Да, Андрюшенька.
— Двое было и двое будет, ведь так?
— Да.
— Пошли выпьем, Славик?
— Пошли, Андрюша.
На кухне битник Женя и стереотипные хлестали из кружек кофе, дуя и обжигаясь.
— Ну как, алкаши, отошли? — спросил Женя.
— Вроде.
— Ну пошли плясать.
— Пошли.
— Слышь, а что это ты за кадр пригласил?
— Да так… кадры как кадры… знакомые…
— Переспать с этими дамами можно?
— Да как вам сказать… Не знаю… Попробуйте.
Они допили кофе и пошли плясать.
Пляски продолжались.
Андрей снова присоединился к танцующим.
— Пойдём погуляем, — шептал на ухо приглашённой Сергей, гладя её руку (та смущалась), — пойдём… Здесь так душно… Такой вечер… пойдём…
Уломал. Они незаметно выскользнули из комнаты и ушли.
Упившийся и задремавший в кресле Вова вздрогнул, когда хлопнула дверь, выпустил рюмку, и она разбилась.
Женя выудил из танцующих Андрея.
— Андрюха, — пьяно спросил он, — ты мне друг?
— Друг, Женя, друг.
— Андрюха, — пьяно спросил Женя, — ты меня любишь?
— Люблю, Женя, люблю.
— Тогда почитай стихи.
— Какие тебе?
— Свои, Андрюша, только свои. Прочтёшь?
— Раз ты просишь, Женя…
— Тихо! — крикнул Женя и снял иглу. — Андрей свои стихи почитает.
Все заинтересовались.
Андрей стал в позу, руки в карманы.
— Я вам новое прочту.
Смотрел он куда-то сквозь.
— а по ночам гитара плакала
и оседая на плечах
по лицам висельными пятнами
бродила музыки печать
невыносима объяснимость
и потому как стаи птиц
аккорды синие носились
и опускались на карниз
и что-то призрачно давило
аж пальцы в узел завяжи
и музыка
в меня
входила,
как мотоциклы в гаражи
и так хотелось полотенцем
больное горло обвязать
бежать размахивая сердцем
и поворачивать назад
но мы сидели в этой комнате
где звуки бились в потолок
и слушая в ладонях комкали
себя как носовой платок
и верилось что в что-то верилось
что кто-то ждёт за поворотом
(он уже выкрикивал эти слова, не владея собой, словно…)
(в истерике, зажимая тонкими пальцами глаза)
стремительные вер-то-лё-ты-ы!
…А в коридоре один из стереотипных пытался лапать одну из приглашённых, сопел, а та не давалась.
Черно.
Органная музыка (И. С Бах. Хоральная прелюдия си-минор, исполнение то же.)
Андрей и Слава идут по пустой улице. Гулко стучат их шаги.
— А Танька твоя, — вдруг вспомнил Андрей, — она не будет обижаться, что мы ушли?
— Ничего. Она приученная. Вот где мы с тобой выпить достанем?
— Чёрт его знает… Закрыто уже всё…
— Придумал! На вокзале, на складе можно.
Из-за поворота выскочила машина.
— Такси, такси! — замахали они руками.
— На вокзал, — сказал Слава шофёру.
Они умчались на машине, и улица стала совсем пустой.
Вокзал. Гулко, Иногда объявляют поезда.
Видны ряды спящих на скамейках. Корзины, кошёлки, чемоданы.
Андрей и Слава стучатся в ресторан. Им не открывают. Буфетчица, что-то кричит им через дверь, но они настойчиво стучатся, пока буфетчицу не сменяет милиционер.
Тогда они мгновенно отходят от дверей ресторана и в задумчивости бродят по залам, не зная, что предпринять.
Вдруг — осенило. Бегут на перрон. Поезд. Быстро идут вдоль состава. Застыли на подножках проводники. Грузят серые мешки с газетами в почтовые вагоны.
Вагон. Андрей стучит по окошку. Зажгли свет, сонная морда. Жестами, мол бутылку отпустишь? Морда покивала: дескать, отпущу, сделает, иди к дверям. Они подёргали дверь — заперта. Андрей вернулся к окну, постучал. Морда в это время маячила в дверях, высматривая: где же покупатель? Удалилась обратно в вагон. Так они и бегали от окна к двери, пока не сошлись, наконец, у окна. Андрей помахал ключиком — дескать, дверь заперта. Морда поняла, открыла дверь и выдала желанные бутылки, когда поезд уже трогался.
Голос Славы: …потом я хотел написать рассказ про этот вечер, про Андрюшу, про наших, про меня, про девочек, но не написал. Я ресторан, с потушенными огнями… Я ведь уже тогда понимал, что вовсе нас с Андрюшей не двое, что это он так говорил — потому что ему тяжело было. Я-то очень его любил, — и парень он хороший, всё для друга сделает — и поэт настоящий. Но не было нас с Андреем двое. А был он один и будет один. Всю жизнь. Потому что он из таких людей. Есть такие люди, которые всю жизнь одни — хотя и друзей у них полно, и женщина есть. Так Андрюша наш был как раз таким.
Да, про рассказ. Почему я его не написал? Вот потому и не написал, что не верил себе, когда говорил Андрею: нас двое. А раз сам себе не веришь — что ж это за рассказ? И потом — какой из меня к чёрту писатель? Вышел из меня со временем дерьмовый инженер. А писателя не вышло.
