Ковыляя, кот идет - [5]

— Да не в этом дело.

— А такие, как твоя Светка, любят садиться на голову…

— Да не в этом дело…

— Что ты заладил: не в этом, не в этом… Именно в этом.

— Не говори так, Слава, ты ведь не знаешь её…

— Со стороны оно виднее. Она совсем тебе на голову села.

— Но она любит меня. И я её тоже.

— Ерунда, ерунда, — Слава поморщился. — Через год она выйдет замуж за перспективного архитектора, а у тебя появится другая. И ты будешь точно так же любить ее и катать ей свои стихи.

— Ты стихи не тронь. И не говори так. Ты не знаешь ничего…

— Может быть…

Слава достал из кармана сигареты и они закурили.

— Но ведь нас с тобой двое? — с отчаянной надеждой спросил вдруг Андрей. — Двое?

— Да, Андрюшенька.

— Двое было и двое будет, ведь так?

— Да.

— Пошли выпьем, Славик?

— Пошли, Андрюша.

На кухне битник Женя и стереотипные хлестали из кружек кофе, дуя и обжигаясь.

— Ну как, алкаши, отошли? — спросил Женя.

— Вроде.

— Ну пошли плясать.

— Пошли.

— Слышь, а что это ты за кадр пригласил?

— Да так… кадры как кадры… знакомые…

— Переспать с этими дамами можно?

— Да как вам сказать… Не знаю… Попробуйте.

Они допили кофе и пошли плясать.

Пляски продолжались.

Андрей снова присоединился к танцующим.

— Пойдём погуляем, — шептал на ухо приглашённой Сергей, гладя её руку (та смущалась), — пойдём… Здесь так душно… Такой вечер… пойдём…

Уломал. Они незаметно выскользнули из комнаты и ушли.

Упившийся и задремавший в кресле Вова вздрогнул, когда хлопнула дверь, выпустил рюмку, и она разбилась.

Женя выудил из танцующих Андрея.

— Андрюха, — пьяно спросил он, — ты мне друг?

— Друг, Женя, друг.

— Андрюха, — пьяно спросил Женя, — ты меня любишь?

— Люблю, Женя, люблю.

— Тогда почитай стихи.

— Какие тебе?

— Свои, Андрюша, только свои. Прочтёшь?

— Раз ты просишь, Женя…

— Тихо! — крикнул Женя и снял иглу. — Андрей свои стихи почитает.

Все заинтересовались.

Андрей стал в позу, руки в карманы.

— Я вам новое прочту.

Смотрел он куда-то сквозь.

— а по ночам гитара плакала

и оседая на плечах

по лицам висельными пятнами

бродила музыки печать

невыносима объяснимость

и потому как стаи птиц

аккорды синие носились

и опускались на карниз

и что-то призрачно давило

аж пальцы в узел завяжи

и музыка

в меня

входила,

как мотоциклы в гаражи

и так хотелось полотенцем

больное горло обвязать

бежать размахивая сердцем

и поворачивать назад

но мы сидели в этой комнате

где звуки бились в потолок

и слушая в ладонях комкали

себя как носовой платок

и верилось что в что-то верилось

что кто-то ждёт за поворотом

что утром[1]

(он уже выкрикивал эти слова, не владея собой, словно…)

полетят над вербами

(в истерике, зажимая тонкими пальцами глаза)

стремительные вер-то-лё-ты-ы!

…А в коридоре один из стереотипных пытался лапать одну из приглашённых, сопел, а та не давалась.

Черно.

Органная музыка (И. С Бах. Хоральная прелюдия си-минор, исполнение то же.)

Андрей и Слава идут по пустой улице. Гулко стучат их шаги.

— А Танька твоя, — вдруг вспомнил Андрей, — она не будет обижаться, что мы ушли?

— Ничего. Она приученная. Вот где мы с тобой выпить достанем?

— Чёрт его знает… Закрыто уже всё…

— Придумал! На вокзале, на складе можно.

Из-за поворота выскочила машина.

— Такси, такси! — замахали они руками.

— На вокзал, — сказал Слава шофёру.

Они умчались на машине, и улица стала совсем пустой.

Вокзал. Гулко, Иногда объявляют поезда.

Видны ряды спящих на скамейках. Корзины, кошёлки, чемоданы.

Андрей и Слава стучатся в ресторан. Им не открывают. Буфетчица, что-то кричит им через дверь, но они настойчиво стучатся, пока буфетчицу не сменяет милиционер.

Тогда они мгновенно отходят от дверей ресторана и в задумчивости бродят по залам, не зная, что предпринять.

Вдруг — осенило. Бегут на перрон. Поезд. Быстро идут вдоль состава. Застыли на подножках проводники. Грузят серые мешки с газетами в почтовые вагоны.

Вагон. Андрей стучит по окошку. Зажгли свет, сонная морда. Жестами, мол бутылку отпустишь? Морда покивала: дескать, отпущу, сделает, иди к дверям. Они подёргали дверь — заперта. Андрей вернулся к окну, постучал. Морда в это время маячила в дверях, высматривая: где же покупатель? Удалилась обратно в вагон. Так они и бегали от окна к двери, пока не сошлись, наконец, у окна. Андрей помахал ключиком — дескать, дверь заперта. Морда поняла, открыла дверь и выдала желанные бутылки, когда поезд уже трогался.

Голос Славы: …потом я хотел написать рассказ про этот вечер, про Андрюшу, про наших, про меня, про девочек, но не написал. Я ресторан, с потушенными огнями… Я ведь уже тогда понимал, что вовсе нас с Андрюшей не двое, что это он так говорил — потому что ему тяжело было. Я-то очень его любил, — и парень он хороший, всё для друга сделает — и поэт настоящий. Но не было нас с Андреем двое. А был он один и будет один. Всю жизнь. Потому что он из таких людей. Есть такие люди, которые всю жизнь одни — хотя и друзей у них полно, и женщина есть. Так Андрюша наш был как раз таким.

Да, про рассказ. Почему я его не написал? Вот потому и не написал, что не верил себе, когда говорил Андрею: нас двое. А раз сам себе не веришь — что ж это за рассказ? И потом — какой из меня к чёрту писатель? Вышел из меня со временем дерьмовый инженер. А писателя не вышло.