Вова. Да, Валера, особенно на истмате.
— Вы бы делом занимались, — говорит Сергей, подняв голову. — Хватит дурака валять.
Звонок.
И сразу коридор наполнился голосами, смехом, топотом.
— Айда в буфет, — говорит Андрей, — угощаю простоквашей.
Женский туалет. Дым столбом. Девочки дружно курят, моет руки Света.
— Света, Света, иди, там тебя Андрей бегает — ищет, — просунулась в дверь её подружка. Света закрывает кран и медленно вытирает руки носовым платком.
Дело к вечеру. Накрапывает дождик. Пустая эстрада в городском саду. Пустые ряды скамеек.
На одной из них — Андрей и Света. По лицам их видно, что они только что помирились, но дождь не смыл ещё тень обиды с её лица и тень досады с его.
— А скоро будет лето, — ни с того, ни с сего говорит он. — И тут будет выступать самодеятельность.
Она кивает.
— К ещё будут читать лекции о международном положении.
Она кивает.
— Понимаешь, маленькая, лето будет!
Она кивает.
— Сдадим экзамены и смоемся куда-нибудь к чёрту на целый месяц.
— Да, — говорит она.
— А завтра вечером придёт Славка, принесёт пластинки. Домский орган. Приходи слушать.
Она кивает и прижимается щекой к его плечу.
Они и не заметили, как стемнело…
Поздняя ночь. Мигает светофор над мокрыми проводами. По пустой улице идёт слепой в круглых черных очках и с каким-то свёртком под мышкой. Он стучит перед собой палкой, и стук этот далеко оглашает ночной город. Этот стук постепенно перерастает в стук часов, и возникает их огромный циферблат.
А потом возникает лицо Андрея в ночных полутенях; он мучительно сжал виски, а стук палки-часов всё не смолкает. Андрей в комнате у себя, за письменным столом. Настольная лампа. Листки, перечёркнутые крест-накрест, скомканные листки.
Отбрасывает авторучку, меряет шагами комнату, комкает в пепельнице окурок, опять садится за стол, зажимает кулаками глаза, а стук все не смолкает, и уже неясно — часы это, палка или в висках.
Изображение лёгких на рентгеновском экране.
В центре города — зверинец. Город живёт, спешит, покупает газеты, прыгает на подножки трамваев, опаздывает, торопится.
а — в центре города — зверинец.
Андрей, с сигаретой, как всегда, и Света — долго бродят по зверинцу. Сегодня жарко. Андрей снял пиджак, держит через плечо (палец в петельке), рубашка сверху расстёгнута. Вот они остановились возле пустой клетки, над которой табличка, что здесь сидит макак-резус (и как его по латыни), из какого он отряда, и размножается ли он в неволе.
— Смотри, — сказал Андрей, — пустая клетка.
— Вижу.
— Может быть, это для меня приготовили?
— А ты разве макак-резус?
— Почему бы и нет?
— Я так и думала…
— Представляешь, маленькая, сидишь себе целый божий день, чешешься, тебя кормят, поют, малышня конфетки кидает… Прелесть, а не жизнь. Воняешь, правда, гадостно… Но к этому ведь можно привыкнуть, а?
— Ну, полезай, — засмеялась Света.
— А ты меня проведывать будешь?
— Конечно. Полезай!
Андрей задумался.
— Не-е, — сказал он, — не полезу.
— Почему ж это, макак-резус, ты не полезешь в клетку?
— На волю я хочу… На пальме покачаться… Чтоб бананов…
— Что, макак-резус, надоело тебе глотать городскую пыль?
— Надоело.
— А стишки, Макак, кропать надоело?
— Ох, надоело…
— А лекции надоело прогуливать?
— Надоело…
— А два кофейника за ночь — надоело?
— Ага…
— А в коробочку каждый день?
— Надоело, надоело…
— А пивом после пьянок откачиваться надоело?
— Не говори…
— А умные разговоры тоже небось надоели?
— Страшно…
— А врать людям в глаза надоело?
— Хуже всего.
— А понимать, что тебе тоже врут?
— Вот это ещё хуже.
— Что, тошно тебе, Макак?
— Ох, и тошно же… Ох, как тошно…
Это он сказал почти серьёзно, и она заметила это, и сказала, тронув его за плечо:
— Ну, полезай, полезай на своё место… в клеточку…
— Нет, я на волю хочу, в джунгли… Спинкой о дерево потереться…
— Бедный ты мой Макак Резус, — сказала она, и, обняв за шею, чмокнула в щеку.
— Идти надо, — вдруг сказал он, взглянув на часы, — а то на лекцию опоздаем.
— Пойдём, — она взяла его под руку. — Пойдём. Бедный ты мой Макак Резус.
И они пошли мимо клеток, где лениво спали разморённые жарой звери, потасканные и неподвижные, как выбитые тряпки.
Андрей и Слава пили пиво в маленькой неопрятном парке, облокотясь на длинную стойку. Оба курили. Рядом пили пиво трое пьяных блатных с красными пронаждаченными лицами и густо накрашенная пьяная проститутка. Время от времени по аллее рядом пробегали школьники в спортивных костюмах — сдавали стометровку.
— А помнишь, — сказал Слава, — и мы с тобой тоже тут бегали. Давно это было.
— Не помню, — сказал Андрей, — я стометровку не сдавал.
В компании блатных тем временем назревал раскол.
— Не брал я твою 0,8, на хрен она мне снилась, — пёр один, что помоложе.
— Да ты, падла, права не качай, на твои 23 копейки сдачи и вали отсюда к этой самой матери, — возражал другой.
— Завязывайте, ну его на болт, какого хрена вы из-за этой долбаной бутылки заводитесь, ну хошь, Вася, я тебе две таких рожу? — встревал третий, но его отпихивали и кипятились, а проститутка отрешённо накачивалась пивом.
В это время у стойки возле ребят расположился пожилой мужчина с добрым лицом. Он был одет в серый мятый пиджачок прямо поверх старенького спортивного костюма.
