Ковбой - [4]
Насколько он мог судить по виденным на «Титанике» путеводителям, отсюда до Вашингтона примерно верст четыреста, не более, причем существует прямое железнодорожное сообщение. Что отрадно, здесь, в Нью-Йорке, в одном из солидных банков существует счет, которым можно воспользоваться, всего лишь назвав банкирам два ключевых слова-девиза и восьмизначное число – а Бестужев все это помнил не хуже, чем «Отче наш». Сумм, которые там положены, хватит, чтобы купить не один, а тысячу железнодорожных билетов. Вряд ли человек из консульства успел этот счет аннулировать – такие вещи делаются только после долгих и обстоятельных консультаций с Петербургом, а бюрократическая машина работает медленно, натужно, даже когда речь идет о потаенных, весьма специфических делах. Можно дать в консульство телеграмму. На худой конец, если даже шифрованного счета больше нет, остается пояс Штепанека, где находилась некоторая сумма европейских денег, в том числе и в золоте, которые можно здесь обменять. Есть еще и бриллианты, а ювелиров в таком огромном городе предостаточно. Деньги, и немалые, весьма даже компенсируют незнание языка… Есть от чего чувствовать себя вполне уверенно.
Ну, а если подумать и про оборотную сторону медали, то есть о тех силах, что способны ему помешать…
Силы эти, как нетрудно догадаться, воплощены в одной-единственной фигуре, очаровательном создании, зовущемся мисс Луиза Хейворт. С тех пор, как Бестужев буквально силой затолкнул ее в шлюпку, он, естественно, не имел ни малейших сведений о ее судьбе, не в том состоянии он был на «Карпатии», чтобы задавать вопросы и кем бы то ни было интересоваться. Однако существует огромная вероятность того, что она благополучно спаслась – «Карпатия», он слышал мельком, собрала на борт пассажиров со множества шлюпок. Точного числа погибших он не знал, здесь ему об этом не говорили даже в ответ на прямые расспросы, видимо, не желая волновать. Но достоверно известно, что число спасенных немалое.
Предположим, она благополучно достигла родных берегов. Если она здорова и в ясном рассудке – а столь энергичную особу, есть подозрения, никакая хворь не возьмет, – каковы будут ее дальнейшие действия? При ее-то неукротимой энергии?
Нетрудно все предсказать. Если она здорова и горит желанием завершить начатое дело, то в первую очередь кинется изучать списки спасенных. И очень быстро обнаружит Фихте среди погибших, а вот Штепанека – среди самых что ни на есть здравствующих. И бросится его искать. И не только она, уж безусловно не она одна – она здесь у себя дома, где, как известно, и стены помогают, здесь обитает ее папочка-миллионщик, который, вне всякого сомнения, без труда может себе позволить выслать на поиски целую кучу наемных агентов, частных сыщиков, их в Америке превеликое множество. Они все у себя дома, а вот Бестужев, без знания языка, без малейших представлений о местных реалиях… Чересчур уж неравно положение, его не выправят даже приличные деньги с того счета…
Но ведь пока что не нашли? Иначе непременно бы уже объявились, к гадалке не ходи, уж нашли бы способ сюда проникнуть, здесь обычная больница, а не военная крепость и не дворец какого-нибудь монарха. Так что…
Заслышав легонький скрип двери – уж дверные петли-то аккуратные немцы могли смазать и более старательно! – он, не оборачиваясь, ловко выбросил недокуренную папиросу в форточку и отошел от окна с самым невинным выражением лица человека, всего-то и намеревавшегося глотнуть свежего воздуха.
Однако эти сценические ухищрения, предназначенные для фройляйн Марты – которую все равно не обманули бы, – пропали втуне. В палате объявилась вовсе не она, а субъект несомненно мужского пола, не похожий ни на доктора, ни на санитарного служителя: невысокий, щупленький, весь какой-то вертлявый господинчик, не особенно и хорошо одетый, с котелком в руке и определенной робостью на лице – смешанной, впрочем, с неким подобием отчаянной наглости. Быстро оглядевшись, он словно бы воспрянул духом, оглянулся, тщательно притворил за собой дверь и, изображая на лице самую предупредительную улыбку, мелким шагом подошел к Бестужеву. Теперь видно было, что воротничок у него несвежий, галстук завязан неаккуратно, а куцый пиджачок помят. Уставившись на Бестужева с той же смесью робости и нахрапистости, он произнес длинную фразу, надо полагать, на аглицком наречии. Единственное, что в ней понял Бестужев, – искаженную на здешний лад фамилию Штепанека. Да еще «мистер», что на помянутом наречии означало «господин» или «сударь».
В первый миг он тревожно встрепенулся, в завершение недавнего хода мыслей подумав, что его достали наконец. Однако имелись серьезные сомнения в этой именно версии событий: какова бы ни была незнакомая ему заокеанская специфика, человечек мало походил на тайного агента, все равно, государственного или приватного. Весь опыт Бестужева восставал против такого предположения: человеку в несвежем воротничке определенно не хватало чего-то не определимого словами, но очень важного, чтобы быть агентом. Непонятно толком, как это выразить, но он был какой-то не такой. Если и агент, то делающий самые первые робкие шаги на этом интересном поприще. Вряд ли хваткий американский миллионщик и его не менее шустрая доченька стали бы прибегать к услугам этакого вот недотепы, все сообщники Луизы, которых Бестужеву до этого доводилось видеть, выглядели и держались совершенно иначе, не в пример более авантажно…
