Коварство Золушки. Современные рассказы о любви - [36]

На третий день они подошли к маленькой гостинице на канале Грибоедова и, не переглядываясь, не задавая друг другу вопросов, просто толкнули стеклянную дверь. Яр заранее выяснил, что там есть свободные номера, и быстро зарегистрировался. Комната оказалась без вида на воду, но чистой и достаточно просторной. Посередине гордо возвышалась кровать, и Варя смущенно обошла ее, чтобы пройти к окну. Внизу, во дворе-колодце было пусто, и темнота уже подбиралась к стенам – ах уж эти белые ночи в июне и дни почти без проблеска света в ноябре…

Варя ушла в ванную, где скоро зашумел душ, перекрывая все прочие звуки. За это время Яр успел постоять и бездумно посмотреть в глубину двора; проверить, закрыта ли дверь, вывесив табличку: «Не беспокоить!», снять с себя все, а потом опять надеть джинсы уже на голое тело… Ожидание переполняло его, руки, все тело казались тяжелыми, чужими. Яр понял, что боится, боится не оказаться на высоте. Той, на которую он без труда поднимался с нелюбимыми женщинами. Окиянин знал про себя, что он хороший любовник, поскольку эти самые женщины – хотя он им никогда ничего не обещал – возвращались к нему в постель всегда с удовольствием. Одержимый охотник за заветным Вариным сердцем, он насобирал за годы своей одинокой жизни ворох комплиментов себе на этот счет. Но не от Вари. Не от Вари.

Когда Варя, наконец, вошла в окутанную сумраком комнату, он лежал на спине, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Это Варя легла на него и застыла на некоторое время, проведя по ключицам волной влажных волос, приложила щеку к его груди: испуганные удары его исстрадавшегося сердца должны были оглушать. Потом она подтянулась выше, к самому уху и тихо сказала в него: «Оушен, я чего-то очень нервничаю». И доверительная интонация и само признание что-то сделали с Яровой нервозностью, он схватил ее в охапку, перевернулся с ней на живот и стал целовать ее так, как давно хотелось. И там. Он не мог оставить «на потом» изучение этого светящегося в темноте тела, вкус кожи, мягкость-шершавость-гладкость-влажность, запах… Он не мог остановиться, пока простыни не стали мокрыми от пота, пока он не услышал несколько раз незнакомый ему доселе (о, любимая!) стон-крик.

– Ты жива, любимая? – она лежала на его плече, и дыхание у нее еще было сбитым.

– Оушен, ох, Оушен, – Варя провела по его щеке рукой. – Чего же ты меня раньше-то не изнасиловал? А теперь тебе завтра уезжать.

Ах, да, вспомнил Яр. Трехдневный срок.

– Выходи за меня замуж, – сказал он спокойно, без сильно выраженной вопросительной интонации.

Варя привстала на локте и заглянула ему в глаза.

– Это несерьезно. – Она попыталась улыбнуться, но улыбка замерла на губах. В темноте голубые глаза Яра казались черными, а лицо застыло. Варя помолчала. – Я не понимаю, зачем тебе нужна мать-одиночка не первой свежести…

Они вместе засмеялись, но смех у Окиянина вышел невеселый. Он резко зажег лампу рядом с изголовьем. Ему захотелось броситься вниз в глубину двора-колодца. Будто почувствовав это, Варя взяла его голову в ладони, повернула к себе.

– Оушен, – сказала она, – если это не шутка. Если ты меня еще любишь. Я готова попробовать.

– Я не хочу пробовать, – глухо ответил он. И продолжил – с монотонностью безысходности: – Я не хочу больше жить без тебя. По поводу же моей к тебе любви – не кокетничай. Ты все и так знаешь. Я хочу, чтобы ты со мной жила. В каком угодно месте в Европе – или, по крайней мере, там, где есть научные центры. В любой из них меня возьмут. Я достаточно прилично зарабатываю. Этого должно хватить на достойную жизнь тебе и Аглае…

– Тсс… – она накрыла его рот ладонью. – Я согласна. Согласна.

И когда Яр обнял ее и затрясся в беззвучном плаче: облегчения и счастья, она тихо гладила его по спине, повторяла: тсс… И смотрела в темный квадрат окна.

На следующее утро Окиянин начал сбор необходимых документов. Одновременно он уговаривал Варю на свадьбу. Яру – сдержанному Яру, ненавидящему толпу, мечталось о празднике, снятом кораблике, всей этой чудной пошлости, обрамляющей простое чувство благодати, на него спустившееся. Если бы он на секунду подключил свою голову, аналитический ум мгновенно подсказал бы ему простое объяснение данному феномену: ему ужасно хотелось, чтобы у его странного, неестественного романа, который он годами нес в одиночку, случился банальнейший хеппи-энд. Но Варя была против – она уже пережила одну свадьбу с гульбой и мочащимися в Неву приятелями. К вящей радости Окиянина она хотя бы согласилась на платье – и они вместе его выбирали: строгое и безумно дорогое, вплотную облегающее тонкую ее фигуру. Яр даже умолил мать отдать бабкино старинное кольцо с сапфиром. Он передал его частному ювелиру, и вскоре кольцо, уже в оправе из белого золота, лежало в заветной коробочке, дожидаясь дня свадьбы. Матери, несколько заторможенные от поспешности детей, договаривались о количестве приглашенных родственников, о деталях праздничного стола.

Яр весь светился – он проводил теперь почти все время с Аглаей и уволившейся с работы Варей. Они водили Аглаю в Эрмитаж, где Яр рассказывал им увлекательнейшие истории. Все трое могли по часу стоять перед одной картиной, пока он вещал им про «золотое сечение», про тайные, открывающиеся только просвященному взгляду связи между людьми, изображенными на картине… И обе: и будущая его королева, и принчипесса смотрели на Яра, не отрывая глаз. Это после одного из таких «культурных заходов», когда утомленная Аглая, вопреки обычаю, легла пораньше спать, Яр, наконец, озвучил свою мысль.