Коварство Золушки. Современные рассказы о любви - [35]

Стоп! Яр наткнулся на новое имя, и что-то в ее интонациях заставило его похолодеть. Кто такая Аглаша? Ах, ведь, верно, он не в курсе! Аглаша – это ее единственная и обожаемая дочь, Аглая Каравай! Она обязательно его с ней познакомит, когда у Яра будет время заскочить к ним домой… Яр на секунду потерял нить беседы.

Аглая Каравай.

Неужели все его планы об их совместном будущем полетели к чертям? Неужели Каравай достал его и после развода, поманив приоткрытой дверью, за которой – Его ребенок?

Окиянин внезапно встал, прервав самого себя на какой-то фразе.

– Что случилось? Мы уже уходим? – удивилась Варя.

– Мы едем смотреть на Аглаю Каравай, – ответил Яр.

В такси они молчали. Варя слегка хмурилась, не совсем понимая его внезапного порыва. Яр же ехал напряженный, еще не оправившись от удара судьбы. Все его расчеты были неверными и, следовательно, ненужными…

Аглая Каравай встретила его в Вариной старой квартире, полной таких знакомых запахов, игр светотени от окон кухни на стене коридора, оклеенного все теми же обоями.

Сама же Аглая была… Варей. Варей, которую он помнил по ее детским снимкам (один из них он однажды даже украл, и до сих пор тот хранился где-то у него дома). Кудри Аглаи вздымались пухом над по-детски крутым лбом, глаза смотрели внимательно, руки были в пластилине.

– У тебя есть конфета? – спросила маленькая Варя вместо приветствия.

Яр покачал головой, но потом, что-то вспомнив, стал рыться по карманам – в одном из них он нашел мятный леденец, из тех, что раздают в самолетах. Он протянул его девочке.

– Это невкусная, – сказала она холодно. – У тебя есть настоящие?

– Нет, – сказал он, улыбнувшись. – Но я куплю тебе вкусных.

Облегчение затопило его – не осталось никаких других чувств – слава богу! Ему не надо привыкать к этому чужому ребенку – как не надо привыкать к Варе. Любить ее будет легко.

– Не забудешь? – Аглая строго смотрела снизу вверх. Взгляд был тоже – почти материн.

– Нет. – Яр, в свою очередь, стал очень серьезен. – Я никогда ничего не забываю. – И добавил: – Принчипесса.

Ему пришлось лепить с ней слона, пока Варя с мамой готовили ужин, и, хотя Яр не умел лепить и не умел общаться с детьми, он честно лепил и даже поддерживал с Аглаей подобие светской беседы про слонов и Африку. Глядя на ее сосредоточенную физиономию, он в очередной раз ловил себя на мысли, что если бы был мальчик, и копия Каравая, или даже не копия, а просто – к нему перешла хотя бы одна деталь из караваевского выразительного лица, он бы не смог… Окиянин уже с лаской смотрел на девочку – ему несложно будет убедить себя, что она не имеет к Караваю никакого отношения. Как говорила его мать в свое время: «Ты можешь умирать от любви к мужчине, «залетать», чтобы он был, наконец, рядом. Но! Когда рождается ребенок, понимаешь, что к мужчине он имеет отношение очень опосредованное. Это – твое».

«Будет и моим», – подумал вдруг Яр.

Он ушел, попив чаю – долго не затягивал. Яр знал, что Варина мать его немного опасается: его внешней холодности, его молчаливости, и даже нездоровой, по ее мнению, любви к ее дочери. Прощаясь с Варей в крохотной прихожей, он притянул ее к себе и поцеловал. Это был странный поцелуй: глаза Вари расширились от удивления, а губы уже отвечали, все сильнее, все глубже, пока Окиянин сам не отстранился и, выдохнув, не поцеловал ее еще раз, уже в щеку. И ушел.

На улице он попал в лужу – что и немудрено при уровне освещения и количестве луж. Но мокрые ботинки ничего не поменяли в этом дне. День был удивителен, удивителен, удивителен!

Яр позвонил Варе перед сном.

– Я люблю тебя, – сказал он, прощаясь.

– Как будто и не было этих семи лет, – тихо засмеялась Варя.

– Нет. – Яр тоже улыбнулся в темноте комнаты. – Раньше мы с тобой не целовались.

– Это да, – она помолчала. – Спокойной ночи, Оушен.

Следующий день прошел примерно так же. Только он уже целовал ее почти всегда, когда хотелось – а хотелось постоянно. Разворачивая к себе, после того как подавал пальто. Наклоняясь над ней, когда она заглядывала ему в глаза. Подлавливая ее губы сразу после того, как она пригубила из бокала. И еще он окружал ее чертовой кучей жестов, которые готовили ее к тому, что должно было произойти на третий день: проводил костяшками пальцев по позвоночнику вниз; клал ладонь сзади на шею, поднимаясь к затылку, перебирая мягкие волосы; касался нежной кожи на тыльной стороне тонкого запястья. Параллельно он рассказывал Варе о Европе, о том, как он открывал ее шаг за шагом, как научился жить в ней, без эмигрантских комплексов, но отказываясь с ней смешиваться. Положительно, второй день был еще лучше первого: он уже привык ко вкусу ее губ, знал их изнанку, гладкость десен, ребристость неба, и это знание делало его сильнее. Яр чувствовал, что он двигается в правильном направлении, струнные в душе перекликались уже с фанфарами. Варя же беспрестанно теперь смеялась, смотрела ему ласково в глаза, отвечала на поцелуи уже покрасневшим от окиянинского напора ртом, и они оба были постоянно чуть пьяные, возбужденные, мнущие руки друг друга и знающие, что принесет им третий день. После обязательного звонка на ночь он заснул как подкошенный: сказывались бесконечные прогулки, постоянный, как питерский ветер с залива, гул адреналина в ушах. Он устал от такого количества счастья и даже не видел снов.