Коулун Тонг - [68]

— Сегодня вечером я за вами приеду. Все будет хорошо.

— Я жду.

15

Опять «Золотой дракон», бурчание Бетти: «Разве мы ему не говорили, что эту еду не переносим?»; а вокруг большие китайские семьи болбочут чего-то между собой за большими круглыми столами. Еще одна картинка из жизни Китая. Интересно, что за свойство такое у Гонконга — что делает его теплицей анахронизмов, где буйным цветом цветут всяческие старинные обычаи? Здешние китайцы верны своим древним обрядам: поклоняются духам предков, тащат с собой на пиршества детей, внуков и крикливых младенцев, обмениваются дрянными подарками и конвертами с деньгами в нелепых ресторанах наподобие этого, где перемешались современность и ветхая старина.

Дружба во все горло, большие семьи, обжорство на пирушках — все это продолжало существовать в Гонконге, а в Китае уже много лет находилось под запретом как подрывающее устои общества. В дни «культурной революции» коммунисты вспарывали животы за улыбку, за красивое платье, за приемник, настроенный не на ту радиостанцию. Об этом Чеп знал от мистера Чака. Беженцы, нелегальные иммигранты, «неим» — все они единодушно твердили, что Китай — это кошмар; и вот Китай готовится их всех пожрать. Может быть, так гонконгским китайцам и надо — нечего было презрительно коситься на англичан, не желавших им ровно ничего дурного. «Это не они на меня работают, — любил повторять Джордж Маллерд. — Это я на них работаю».

В Китае теперь нет больших семей. Дети вне закона: за лишнего спиногрыза расстреливают или штрафуют. Но у здешних китайцев семьи многочисленные и шумные — Британский Гонконг ничего против них не имеет. И для каждого из их отпрысков в гудящем улье колонии находится дело; однако энергичнее всего эти люди ведут себя именно среди блюд с блестящей, вязкой едой, сражаясь на палочках за лучшие кусочки.

Проходя мимо шумных столов, где китайцы подносили к губам синие узорчатые чашки, Чеп увидел за их спинами, в подсвеченной рождественскими электрогирляндами кумирне, богиню-демоницу с малиновым лицом, а перед ней на тарелке — обычное подношение, апельсин. Язычество чистой воды. Подмечая такие вещи, сознавая, как они его коробят, Чеп лишний раз убеждался: пора уезжать.

Перед ним, за угловым столиком, словно в далеком закоулке Китая, сидел Хун в обществе Монти Бриттейна. Монти поманил их с Бетти. Монти и Хун словно поделили роли: поверенный вел себя активно, а Хун, наоборот, сидел истуканом. Как только Бетти с Чепом уселись, официант привез на тележке какие-то кушанья.

— Не обессудьте, — сказала Бетти, — но китайской еды мы в рот не берем. В жизни не пробовали. Сплошной жир да клей. И такая она всегда мокрая. Прямо плеваться хочется.

— Видите ли, она не для наших желудков, — подтвердил Чеп.

К тому же, если не тратить времени на еду, со всем этим мутным делом скорее будет покончено.

Монти сказал:

— Мистер Хун хочет вам кое-что сообщить.

С каких это пор Монти тут главный? В его манере говорить все еще сквозил Лондон, хотя теперь у этого типа австрийский паспорт и, вероятно, рыльце в пушку. Чеп никак не мог забыть, как этот наглец Монти уговаривал его сменить британское гражданство на негритянский документ.

Теперь, когда до заключения сделки оставалось всего ничего, Хун задрал нос. Он восседал за столом важный и неподвижный, как жаба.

— Прошу вас, съешьте что-нибудь, — сказал он, точно и не слышал, как Бетти признавалась в ненависти к блюдам китайской кухни.

— Это не в их вкусе, — пояснил Монти.

Бок о бок с Хуном Монти казался скорее поверенным Хуна, чем их собственным. Чепу вспомнилось, как Монти познакомил его с Хуном в Крикет-клубе, а впоследствии признался: «Я дал ему рекомендацию. Надо идти в ногу со временем»; именно Монти предостерег Чепа насчет связей Хуна с гангстерами, поведал о бандитах из китайской армии, рассказал ужасную историю расчлененного адвоката. Монти много знает — он из тех, кто отсюда не стронется, из тех, кто скрывает за шуточками-прибауточками полное отсутствие патриотизма, — а если кому он и верен, то уж точно не Британии.

— Я рад этой сделке, — произнес Хун.

Бетти и Чеп сидели за столом, ни к чему не притрагиваясь. «У них даже чай — не чай», — когда-то говаривала Бетти.

— Но если рад только я — это не хорошая сделка. Вы тоже должны радоваться.

— Мы рады, — сказала Бетти, щелкнув вставными зубами; при этом, впервые за все время обсуждения сделки, лицо у нее было совсем не радостное.

Вероятно почуяв нетерпение Бетти, Хун скривился, а затем вперил в нее свои непроницаемые глаза-камушки. Осклабившись, сказал:

— Я был добр и щедр.

— Минуточку, — возразил Чеп. — Вам помогло стечение обстоятельств. Не умри мистер Чак, до такого никогда бы не дошло.

Реплика Чепа понравилась Хуну. Он захохотал — точнее, из его волосатых ноздрей раздался гнусавый скрежет.

— Пожалуйста, выпейте чего-нибудь, — сказал он.

— Оранжад, — заказала Бетти. — Безо льда.

Хун выждал, пока Бетти подали оранжад в бокале на белом блюдечке. Бетти покосилась на него, но пить не стала.

— Мистер Чак покушал здесь последний раз в жизни, — произнес Хун с нарочитой четкостью, словно в этой фразе было значимо каждое слово.