Котик Фридович - [9]

Блестящая, модная, юная Вера оставила седую, подслеповатую, архаичную Фриду на обочине своей жизни. С того первого сентября их отношения совсем разладились. Фрида засомневалась в том, что понимает девушку, как раньше, Вера была уверена, что старуха не понимала её никогда. Она стеснялась её, стеснялась своего происхождения и мечтала об одном, скорее отмучить восьмой класс и поступить в ПТУ, подальше от дома. Она была уверена что там, в новой обстановке, подальше от тех, кто знает историю её детства она расцветёт и обретет свое счастье. Там её не будут помнить смешной кучерявенькой евреечкой, на школьной сцене пляшущей кадриль с красным платочком в руках, там её увидят молодой дамой с высветленными кудрями, как в модных журналах у дядиной жены. И там её непременно встретит кооператор на белой иномарке. Старая Фрида в картинку предполагаемой дольче-витты не вписывалась.

Даже не подозревая о далеко-идущих Вериных планах, Фрида чувствовала себя лишней и наказанной. Она считала, что так судьба вернула её должок за нелюбимого мужа, недолюбленных детей и перелюбленных Додика и Веру. Сын наконец-то порадовал внуками, после долгой бездетности родились у них с невесткой мальчишки-погодки, но нянчить Фриду не звали. Невестке помогала её мамаша, а Фридин сын права слова в доме не имел с того момента как на волне перестройки его турнули с работы. Зато его инициативная жена наловчилась в тазу варить штаны с хлоркой и довольно бойко всё это пристраивала на местном рынке, выдавая за импортный товар.

Муж при ней стал домохозяином и нянькой мальчишкам, которому при каждом случае указывалось на его бесполезность и припоминалось нежелание в первые годы совместной жизни узаконить отношения. А когда жёнин бизнес накрылся тем самым тазом, в котором она его варила, пригодилась мужнина национальность. Год был восемьдесят восьмой и посланцы Сохнута вполне безнаказанно могли рассказывать о молоке с медом, манне небесной и прочих чудесах кулинарии абсорбции, не боясь при этом быть разоблаченными – оттуда, из  Израиля, тогда ещё никто не возвращался. Да и писем писать было некому, прошлая волна репатриантов не верила, что уже можно свободно писать, а нынешняя ещё не доехала.

Первой воздух странствий в семье сына стала шумно и жадно вдыхать украинская теща, и как не пытался урезонить её русский муж-военнослужащий, она стояла насмерть, как Брестская крепость «Пусть хоть дочь с внуками как люди поживут, а там, глядишь и нас вызовут. Хоть какой толк ей с её жида будет, а то вон малохольный какой, ни денег заработать, ни в доме починить».

На все еврейские собрания теща бегала с завидным постоянством. Приходя к дочери деловито отчитывалась «Симкиного мужа знаешь? Ну, зубной техник. Так вот – уезжают!» Дальше следовал укоризненный взгляд на зятя и продолжение торжествующим голосом «Вот эти-то как раз могли бы и не сматывать, он-то при золотишке всегда, в коронки не доложит, а домой принесёт, Симка в лисьей шубе и при бриллиантах, как царица шамаханская». Дальше на кухонный стол торжественно выкладывались информационные листки о размере подъёмных и прочих правах новых репатриантов на исторической Родине. На Украине в то время было абсолютно безрадостно и дефицитно, поэтому теща была не прочь обхозяйствовать зятеву Родину.

Зять патриотических чувств не испытывал не к этой Родине, не к той и ему было всё равно. Уезжать особенно не хотелось, на старом месте было как-то привычней. За Израиль говорило то, что принеся в семейный бюджет репатрианские деньги он мог рассчитывать на то, что жена хоть ненадолго притупит свою пилу, и тещи рядом не будет, что тоже огромный плюс. К тому же по всему выходило, что там будет лучше его обожаемым мальчишкам. Всё остальное говорило против и остального тоже было не мало. Рассказывать жене и тёще о истинных причинах всего нежелания уезжать смысла не имело и он пошёл на хитрость «Не могу оставить престарелую мать». Бурча «Да когда ты о матери вообще вспоминал» жена с тёщей послали его в магазин и засели на военный совет. Сговориться с Фридой не представлялось возможным, тут требовался посредник, а кого старая послушает? Ответ напросился сам собой и в коалицию на дядиной кухне позвали Веру. Дядя в заговоре против матери не участвовал, но и баб не укоротил, ушёл в нейтралитет – с друзьями напоследок нарыбачиться, любимого пива попить (в Израиле такого не будет!) да по жёниному списку закупиться «на отъезд».

«Верунь, сама подумай, ты девка молодая, только жить начинаешь. Старая тебе бубнит всё время – туда не ходи, то не делай, домой – в десять. Это ж прям сталинизм какой-то. Всех парней от тебя распугает, чучело патлатое. И потом пенсия её по нынешнем временам смешная, а если завтра уроки давать не сможет? А если заболеет? Будет лежачей, а ты ей на лекарства работай да жопу мой, вот жизнь для девки!» — то стращали, то уговаривали бабы Веру. «А так уедет Фрида и ей там хорошо будет — государство позаботится, и тебе тут квартира двухкомнатная и полная свобода. Да при таком приданном никто и не спросит про мамку-папку, кому оно важно, если девка обеспеченная!». Вера как раз заканчивала восьмой класс и перспектива дальнейшей безнадзорности её вполне устраивала, но как сделать так, чтобы Фрида уехала одна, оставив её, Веру, в покое?