Котик Фридович - [7]

Отбрехав положенное, директриса казённо изрекла «Ну, товарищи, полагаю, разговор вам предстоит серьёзный, я бы сказала — судьбоносный», красноречиво взглянула на вымпел с профилем вождя пролетариата и удалилась, покачивая шариками алых бус и как бы невзначай задев Давида тем, на чём они возлежали. За время её манёвров он вернулся в роль Дмитрия Исаковича, и оставшись наедине уже готов был начать сеять доброе-вечное, как вдруг Фрида с местечковой прямотой спросила «Ды бист аид?»("Ты еврей?" - идиш). Додик аж поперхнулся заготовленной парт-агитацией. «Вус дин намэн?»("Как твоё имя" - идиш) продолжила она, посчитав его ошарашенное молчание удовлетворительным ответом на первый вопрос. «Дмитрий Исакович» представился он ещё раз, но теперь почему-то переставив ударения на идишский лад. Фрида подняла брови и посмотрела на него с учительски-материнским недовольством.

«Давид», - извиняющимся тоном произнёс товарищ первый секретарь и был принят. «Додик?» напевно-вопросительно произнесла Фрида как будто узнавая дальнего родственника или друга детства. Дмитрий Исакович покраснел как вымпел, на фоне которого стоял и подумал о том, что в последний раз краснел именно в бытность Додиком. Отпираться было глупо и вообще эта худенькая, явно битая жизнью женщина, вполне могла быть его сестрой, если бы родилась на пару лет раньше да в Кишенёве. И как хорошо, что не родилась она там, а то и она лежала бы сейчас в лесах у Дурлешты.

Прокрутив всё это в голове за пол минуты,  он миролюбиво согласился: «Додик». Фрида так и не поняла, как при её-то робости тогда повела себя столь отчаянно и даже нахально. С того времени их жизни круто изменились. Об этих изменениях знали только они, а внешне всё оставалось по-прежнему. В партию Фрида так и не вступила: оттепель Хрущёвская, план по кукурузе, в общем — обошлось. От мужа тоже не ушла, ибо тогда и Додик жаждавший воссоединения развёлся бы, а зная характер его «супруги» Фрида не сомневалась, что развод будет стоить ему и работы и партийности, то есть всего, что он достиг. Главное, она всё не верила в свое неожиданное счастье, в то, что нужна ему, в его любовь, в то, что став повседневной жизнью сказка не разобьётся вдребезги .

За поздней своей, первой и единственной любовью Фрида проглядела дочку. Все мысли её теперь были поглощены Додиком, а время по прежнему было под завязку нагружено работой. Но даже когда поздно вечером она поднимала глаза от тетрадей в ней была женственная нежность, а никак не хозяйственная хлопотливость или материнская забота. Да и внешне она изменилась, глаза засветились, пополнела, даже цвет лица появился, это в пятьдесят-то лет! Муж, просвещённый всё теми же доброжелателями о причинах мечтательных взоров жены только крякал, плевал прямо на пол и уползал на чердак по совсем уже шаткой лестнице. Дочь была предоставлена самой себе, что в возрасте дурнадцати девушкам особенно противопоказанно.

 «С пути сбилась девка» вздыхали одни соседи, «Дурная кровь» повторяли за Фридой другие. «И куда только мать смотрит?» «Известно, куда»…, а дальше змеили шёпотом «шу-шу-шу». Именно это «шу-шу» и заботило Фриду больше дочкиной судьбы, ибо про то, что из дочери ничего путного не вырастет, она ещё в её детстве поняла, а вот сплетни доходившие до ушей «супруги» сулили серьёзные беспокойства Додику. Кроме того они грозили разлучить влюблённых аж на 21 день – Давидова тёща к тому времени померла и в порядке компенсации морального ущерба  с супругой теперь ездил  к морю он сам.

Фридина дочка тем временем с горем пополам закончила восьмилетку и вымучила вечерку после чего исчезла с концами  и знать о себе не давала. Версий её исчезновения было много, мол с табором сбежала, барон цыганский выкрал, на север уехала, в Москву. Кто-то даже сказал «в Израиль» год-то был 73-ий, вполне благоприятствующий. Правда, версию про Израиль быстро замяли, это казалось оговором, худшим чем бегство с табором. Фрида на все вопросы отвечала одно «Сгинула.И хватит об этом». В качестве последнего довода она упрямо поджимала губы, всем видом давая понять, что большего от неё не добиться и под пытками.

Накануне исчезновения дочки, в доме Фриды появился ребёнок. Девочка. Вот так, взрослая девочка исчезла, а новорожденная объявилась. Муж от всех этих превратностей судьбы запил окончательно, на пробку сел плотно и до гробовой доски уже не слезал. Больше всего он обижался на дочь, которой в детстве косы бантом заплетал, в школу собирал, с непропитого кукол покупал (а их в то время поди – достань!). В общем был и за  маму и за папу, а как дочь выросла, так исчезла словом его не удостоив – ни куда, ни – зачем, ни откуда ребёнок. Мамаше непонятно с какой радости всё это явно рассказала, да разве от Фирки чего добьёшься, целыми вечерами копошится в тетрадях, как мышь в навозе, да по сторонам коровьими глазами смотрит. Девочка, между тем, на его породу ну совсем никак похожа не была, вот дети были в него, а  внучка —  вся в еврейскую родню. Бывает же такое! — рассуждал брошенный папаша после  очередного запоя и от греха подальше ударялся в следующий.