Кот и полицейский. Избранное - [52]

В низинке Марковальдо увидел дерево. Вокруг толпились мужчины в серых пижамах. Своими загнутыми палками они пригибали ветки и срывали с них ягоды. И Тереза и оба мальчика, очень довольные, тоже стояли под деревом, срывали вишни, брали их из рук мужчин и смеялись вместе с ними.

– Поздно, ребята! – крикнул Марковальдо. – Уже холодно. Пошли домой.

Толстый мужчина поднял свою палку и, указывая на вереницы огней, которые зажглись внизу, сказал:

– Каждый вечер я с этой самой палкой устраиваю себе прогулку по городу. Выберу какую-нибудь улицу и вожу палкой по ниточке фонарей. Останавливаюсь возле витрин, встречаю знакомых, здороваюсь… Когда пойдете по городу, вспомните о моей палке. Она будет следовать за вами…

Подошли ребята. Они были в венках из листьев и шли за руку с больными.

– Ой, папа, как здесь хорошо! – воскликнула Тереза. – Мы еще придем сюда поиграть, да?

– Папа, – не выдержал Микелино, – ну почему мы не можем здесь жить, вместе вот с этими синьорами?

– Поздно, поздно, ребята, – заторопился Марковальдо. – Попрощайтесь с синьорами. Скажите: «Спасибо за вишни». Ну, пошли, пошли!

И они пустились в обратный путь. Все устали. Марковальдо молчал и не отвечал на вопросы ребят. Филиппетто захотел на руки, Даниеле – на закорки, Тереза, повиснув на отцовской руке, плелась сзади. Только Микелино, самый старший из ребят, шел впереди всех и поддавал ногами камешки.

Ядовитый кролик Перевод А. Короткова

И вот наступает день, когда тебя выписывают из больницы. Об этом знаешь с самого утра, и если ты уже можешь передвигать ноги, то сразу же принимаешься ковылять в узеньких проходах между койками, чтобы научиться ходить так, как ходят на воле, насвистываешь, строишь из себя здорового перед прочими больными, и все это вовсе не для того, чтобы вызвать их зависть, а просто ради удовольствия сказать им что-нибудь ободряющее. За высокими окнами ты видишь солнце или, если на дворе пасмурно, серые тучи, слышишь городской шум, но все это не такое, как раньше, когда и этот свет и эти голоса доносились из недостижимого мира, будили тебя по утрам, пробиваясь сквозь железную спинку казенной койки. Теперь этот мир там, за окнами, – снова твой. Выздоровев, ты воспринимаешь его как самый обыкновенный, будничный, и вдруг начинаешь чувствовать запах больницы.

Именно так однажды утром недовольно поводил носом выздоровевший Марковальдо, который сидел, дожидаясь, когда ему выпишут справку и отпустят на все четыре стороны. Доктор взял бумаги, сказал: «Подождите здесь», – и оставил его одного в кабинете. Марковальдо смотрел на выкрашенную белой краской и давно уже опостылевшую ему мебель, на пробирки с какими-то зловещими составами и старался доказать себе, что покидает все это с восторгом. Однако ему никак не удавалось почувствовать ту радость, которую полагается испытывать в этом случае. Может быть, ему мешала мысль о том, что завтра уже нужно возвращаться на склад и снова ворочать тюки и ящики, а может быть, думы о тех лишениях, какие пришлось испытать его детям, пока он валялся на больничной койке. Но больше всего его радость отравлял туман, висевший за окном: казалось, стоит выйти из больничных дверей, и сразу очутишься в пустоте и без следа исчезнешь, погрузившись в пропитанное сыростью ничто. И он шарил вокруг глазами, подталкиваемый инстинктивным желанием найти что-нибудь, что согрело бы душу, но все, что он видел вокруг себя, напоминало о страданиях и болезнях.

И тут он заметил клетку с кроликом. Кролик был весь белый, с длинной пушистой шерстью, розовым треугольным носиком и растерянными красными глазами. Его прозрачные, почти совсем голые уши были плотно прижаты к спине. Нельзя сказать, чтобы он был очень большой, однако его овальное тело с трудом помещалось в тесной клетке и даже слегка выгибало ее проволочную сетку, сквозь которую высовывались чуть заметно вздрагивавшие пучки белой шерсти. Напротив клетки на столике лежали остатки травы и морковка. В голове у Марковальдо сейчас же мелькнула мысль: каково-то этому несчастному сидеть в такой тесноте, смотреть на морковку и не иметь возможности достать ее. Недолго думая, он открыл клетку. Но кролик не выскочил. Он сидел неподвижно, и только мордочка его все время шевелилась, словно он в утешение себе все время делал вид, будто жует. Марковальдо взял со стола морковку, сунул ее кролику под нос, а потом отодвинул, чтобы выманить его из клетки. Кролик двинулся за морковкой, осторожно откусил кусочек и принялся проворно уписывать ее прямо из рук Марковальдо. Тот погладил зверька по спине, потом машинально пощупал, чтобы проверить, толстый он или нет. Под мягкой шерсткой довольно ясно чувствовались кости. Это обстоятельство и жадность, с какой кролик набросился на морковку, убедили Марковальдо, что беднягу держат впроголодь. «Эх, если бы это был мой кролик! Уж я бы его раскормил, что он бы сразу стал, как шарик!» – подумал он и посмотрел на кролика добрыми глазами кроликовода, в душе которого любовь к животному уживается с предвкушением будущего жаркого. Что же это получается? В самую последнюю минуту, когда после многих, многих дней безрадостного заключения в палате он уже готовится покинуть стены этой больницы, вдруг оказывается, что здесь был друг, который мог бы заполнить его мысли, оживить каждый час его жизни. И вот сейчас он должен бросить этого друга на произвол судьбы и вернуться в туманный город, где совсем не бывает кроликов.