Костры партизанские. Книга 2 - [24]

За весь день только одну сушину и оборол, а радовался так, словно невесть что доброе сделал.

Дед Потап, как только они с Петькой заявились, заметил сушину. Но ни слова не сказал. Только хмыкнул. Да и то словно про себя, негромко. Зато вечером второго дня, когда рядом с первой обосновались еще три сушины, у деда Потапа вырвалось:

— Все же сильна в тебе наша кровушка, мужицкая.

— Не, я из рабочего класса, — гордо возразил Григорий.

— Значит, простого мужицкого звания чураешься?

Не нашелся что ответить Григорий. И поужинали молча. И ко сну отошли, словом не перебросившись. А утром, едва дед Потап заворочался на печи, Григорий встал с лавки, где спал последние ночи, и стал неспешно одеваться.

— Куда ноженьки востришь? — спросил дед Потап; он уже сидел на печи и почесывал грудь — широкую, без единого волоска.

— Вслед за вами, хочу в тайну проникнуть. В ту самую, которую от меня прячете. Думаете, Гришка — недоумок, ничего не видит, ничего не понимает? Думаете, он здесь заместо мебели?

Дальше Григорий намеревался сказать, что как ни крути, а именно он старшим над Петькой поставлен (самим товарищем Каргиным), что он, Григорий, не старик или пацан, что он настоящий мужик-солдат, но Петька вдруг бросился к нему, ткнулся головой ему в грудь и разревелся. В голос разревелся. И все прижимался к нему, словно боялся, что Григорий вдруг исчезнет, растворится в полумраке избенки.

Это было так неожиданно, что Григорий только спросил, рукой ободряюще похлопывая его по вздрагивающей спине:

— Ты чего? Чего нюни распустил?

В ответ Петька и вовсе взревел. И тогда, чтобы самому не захлюпать носом, Григорий прикрикнул:

— Отставить сопли на мою гимнастерку намазывать! Или ты не боец нашего отряда? Соединимся со своими, как я об этом моменте должен буду докладывать товарищу Каргину?

Петро всхлипнул еще несколько раз, уже затихая, а потом оторвался от Григория, ладонью мазнул по лицу, мокрому от слез, и сел за стол, куда дед Потап уже поставил чугунок с картошкой.

— А умываться за тебя медведь будет? — рявкнул Григорий.

Петро молча вышел из-за стола.

Поели в мертвой тишине. Потом Григорий все же спросил:

— И чего ты, Петька, разревелся, как последняя девчонка?

Тот опустил глаза и насупился — страшнее невозможно. Тогда дед Потап и поспешил ему на выручку:

— Он, Григорий, боялся, что болезнь тебя сломала.

— Меня? Чтобы меня какая-то паршивая болезнь да сломала? — удивился и даже обиделся Григорий.

— Почему тогда в молчанку играл? — буркнул Петро и глянул на Григория счастливыми глазами. — В отряде-то всегда, самым разговорчивым был.

И правда, почему так случилось?

Не нашел Григорий ответа, поэтому и перешел в наступление:

— А ты, вихрастый, не заводи привычки начальство критиковать. Такая самодеятельность — да еще в военное время — до большой беды довести может. — И сразу же, чтобы сменить разговор: — Так куда же вы, единоличники, два этих дня шастали? Куда сегодня путь держать намерены? Не мало ли вас, не надо ли нас?

И тут дед Потап сказанул такое, что у Григория сначала даже дух захватило. Оказывается, они за минувшие дни лесную полянку вскопали. Лопатами вскопали. Чтобы хлеб посеять. А сегодня и еще одну обработать нацелились.

— Война войной, а людям все равно есть надо. Мне-то одному много ли надо? Поверь, Григорий: нашим людям хлеб во как потребуется, — пояснил дед Потап и провел ребром ладони по горлу. — На моих-то поляночках авось герман хлеб не нащупает. Вот и послужит он нашему народу.

Дед Потап словно оправдывался, но глухой его голос звучал убежденно: чувствовалось, он ни за что не отступится от своей задумки.

— Не понимаю, чего ты меня агитируешь? — пожал плечами Григорий. — Если хочешь знать, на любое доброе дело я беда какой сообразительный. — И подмигнул Петру, который по-прежнему смотрел на него сияющими глазами. — Потому и повторяю: не мало ли вас, не надо ли нас?

В тот день они все вместе вышли из домика. Шагали как заправские солдаты — в ногу и широко. Только на плече у каждого вместо винтовки была самая обыкновенная лопата. Дед Потап, вышагивая впереди, сбивал сапогами росу, а Григорий замыкал цепочку. Но Петро нарочно упорно отставал от деда, частенько оглядывался на Григория: боялся запалить его быстрым переходом. Так отставал, что мешал Григорию шагать. И тот вынужден был припугнуть его:

— Веселей шагай, вихрастый! Иначе пятки твои отдавлю, в один момент инвалидом на всю жизнь сделаю!

В ответ Петро расплылся улыбкой: ожил дядя Гриша, ожил!

6

Перед рассветом, когда до Лотохичей оставалось километра три, из леса вышел Федор Сазонов. Он молча проводил глазами подводу, которая скрипом колес рвала тишину, и колонну группы, увеличившуюся больше чем вдвое. Лишь убедившись, что все в порядке, догнал Каргина и сказал, сдерживая голос:

— Начальства понаехало — ступить некуда.

— Куда и какое понаехало? — спросил Каргин, хотя и догадывался, что речь идет о бригадном начальстве, которое во время его отсутствия нагрянуло в Лотохичи.

— Бригадное, на нашу базу, конечно, — подтвердил его догадку Федор и продолжил с неожиданной иронией и даже озлоблением: — Один из них, видать, штабник, меня сразу экзаменовать бросился. Как клещами, вопросами в меня вцепился!