Костры партизанские. Книга 1 - [17]

Грозовая туча накрыла Пинск только краем своего черного крыла и примерно через час ушла к Бресту, погрохатывая громовыми раскатами. Солнце сразу жадно набросилось на лужи и отдельные капельки. Набросилось с такой жадностью, будто умирало от жажды. Двор скоро высох, только неглубокая канавка-осталась там, где еще недавно, игриво пенясь, стремительно несся ручей.

4

На следующий день, едва солнце осилило подъем к зубцам монастырской стены, Виктор пошел к Пине, чтобы встретиться с Петром и высказать ему все, что так хорошо продумал. Но ни рабочих, ни Петра не было. Только какой-то старик равнодушно смотрел на пробковый поплавок, воткнутый в неподвижную воду реки.

— Сидай, паныч, ко мне, сидай, — приветливо улыбнулся старик.

Виктор сел: может, все же придет Петро?

— Панычу кого-то нужно? Паныч кого-то ждет? — не унимался старик. — Может, я подскажу, где искать?

Виктор пытливо посмотрел на старика. Во внешности его ничего примечательного: много таких богобоязненных старичков ходит в церковь, разговаривает елейным голосом, а в душе всегда готовы запродать своего ближнего. И он ответил до неприличия сухо:

— Время свободное есть, вот и сижу.

— Ну, ну… Или я против?

Примерно с час они сидели молча, каждый думая о своем. Наконец старик смотал леску, встал и сказал, улыбаясь глазами:

— Если у паныча есть время, то не пройдет ли он со мной? Занятную штуку покажу.

Они подошли к домику, притулившемуся за костелом. Карниз домика облеплен гнездами ласточек. И на одном из них была хорошо видна заплата, замуровавшая входное отверстие.

— Видит паныч это гнездо? Ему оно о чем-то говорит?

Виктор пожал плечами.

— В это гнездо, когда ласточек не было дома, залезли воробьи. Вернулись ласточки, а их жилье занято. Как вам это нравится? Конечно, давай совестить воробьев… Но те — птицы нахальные, горластые и слушать просьб не хотят… Тогда ласточки собрались всей стаей и мигом замуровали подлецов. Вот так-то.

— К чему вы все это мне рассказали? — спросил Виктор после небольшой паузы.

— А просто так, жизненный случай. — Старик приподнял соломенную шляпу, церемонно поклонился и свернул в проулок.

Еще раз взглянув на мертвое гнездо, Виктор пошел домой. Он был уверен, что правильно понял старика. Только почему старик все это рассказал ему, Виктору?

Весь день мысли помимо его воли возвращались к замурованному гнезду, и весь день крепла убежденность, что теперешняя его жизнь — трусливое бегство от войны, что сейчас он вовсе не комсомолец, а самый обыкновенный дезертир. И еще подумалось: узнают об этом отец или товарищи по школе — большего позора не придумать, и он твердо решил бежать. Разве Анелька добровольно отпустит?

Анель Казимировна приехала ночью на немецком грузовике, проследила, как в кладовку из его кузова перенесли последнюю упаковку, и лишь тогда ушла к себе, легла спать. Лег и Виктор. Но не на диване в столовой, а в кладовке, на пачки стираных гимнастерок, которые она сегодня привезла для продажи. Лежал и зло смотрел в темноту, где прятались доски потолка.

Когда прямоугольник окна кладовки затянуло посветлевшее небо, Виктор осторожно, сначала прислушавшись к ровному дыханию Анельки, пробрался в столовую и взял из шкатулки вид, который она выправила ему. И тут увидел несколько пухлых пачек злотых. Злость стиснула горло, заставила вспомнить, что он все это время батрачил на нее. Исключительно чтобы досадить Анельке, он и взял свою долю, определив ее на глазок.

Потом поспешно и бесшумно вышел из дома, достал из тайника комсомольский билет, положил его под рубаху и направился к мосту через Пину: нужно было обязательно увидеть Петра или того старика, рассказать им все, непременно попросить совета.

В этот ранний час на улицах Пинска не было ни расфуфыренных панов, скалящих при встрече золотые зубы, ни черных монахов, степенно проплывающих по тротуарам и с высоты своего благочестия поглядывающих на грешных мирян, которые спешили под благословение. Теперь, ранним утром, в Пинске чувствовались только две силы, непримиримо враждебные друг другу: немецкие и полицейские патрули, цепляющиеся глазами за каждого, и угрюмые парни и мужчины, идущие в мастерские порта или на лесопилку. Эта непримиримость была видна и в том, как одни судорожно сжимали оружие, а другие в своей молчаливой угрюмости старались не замечать первых. Виктор сразу почувствовал, что он пока болтается где-то посередине между этими враждующими людьми, что ему уже пора определить свое место.

Петр увидел его первым, подошел.

Виктор доверчиво протянул ему свой комсомольский билет:

— Вот кто я…

Петр вырвал билет из его рук, стрельнул глазами по улице и утащил Виктора в переулок. Там устало опустился на скамейку и сказал:

— А ты еще наивнее, чем я думал. Неужели не понимаешь, что для гестапо большей улики не надо?

— Я только тебе…

— И мне нельзя. Что ты знаешь обо мне? Прикурить попросил? Правду про Анельку сказал?

— Курва она.

— Мои слова повторяешь или сам дошел?

— Сам, — ответил Виктор. — Мне бы к своим пробиться… Не поможешь из Пинска выбраться?

Переулок был еще безлюден, но за глухими заборами уже слышались старческое покашливание, осторожное позвякивание ведер и хлопанье дверей.