Костры амбиций - [37]

Мрак окончательно развеялся. Мир сиял и лучился.

— Я совершенно не помню, что делала, — сказала Мария. — Все как-то… получилось одновременно. Самое трудное было перелезть на водительское сиденье. Зачем это они выдумали ставить рычаг скоростей посередине? У меня подол зацепился…

— Я как увидел тебя за баранкой, глазам не поверил! Если бы ты не пересела, — он потряс головой, — нам бы несдобровать.

Теперь, предаваясь героическим воспоминаниям, он напрашивался на ответную похвалу.

Но Мария сказала:

— Я действовала… сама не знаю как… инстинктивно.

Характерно для нее: она не уловила намека.

— Понимаю, — кивает Шерман. — Инстинктивно, но угадала в самую точку. Мне малость не до того было в тот момент.

Еще один намек, и такой толстый, уж толще некуда.

На этот раз даже она поняла.

— Ну конечно, Шерман! Еще бы! Когда ты запустил в него колесом… ну, то есть покрышкой… Бог мой! Я думала, я… Честное слово! Ты справился с обоими, Шерман! Один побил двоих!

Я побил один двоих! Никогда еще музыка слаще этой не ласкала слух Властителя Вселенной. Играй же дальше! Не прерывай напева!

— Я и сам не понимал, что происходит, — упоенно подхватывает Шерман. Он улыбается во весь рот и даже не старается сдержать улыбку. — Швырнул покрышку, и вдруг она летит обратно прямо мне в лицо!

— Это он руки поднял, подставил блок, вот она и отскочила…

Они уже пьют будоражащую брагу подробностей. Голоса набирают звучность. Весело на душе! Шерман и Мария смеются — как будто бы над забавными подробностями недавней битвы, а на самом деле просто от радости, от восторга перед испытанным чудом. Вдвоем, бок о бок, они столкнулись с самым ужасным кошмаром Нью-Йорка — и победили.

Вот Мария выпрямила спину, смотрит на Шермана широко открытыми глазами, губы дрогнули, готовые разомкнуться в улыбке. О, сладкое предчувствие! Без единого слова она встала со стула и сняла блузу. Под блузой на ней ничего не было. Он видит ее роскошные груди — белая нежная плоть пересыщена вожделением, увлажнена потом. Она подходит и становится у него между колен. Развязывает ему галстук. Он обнял ее за талию и с такой силой притянул к себе, что она не устояла на ногах. Оба валятся на ковер — и то-то смеху, то-то упоения, пока разденешься в такой позиции!

Они лежат на полу, на ковре, а ковер такой грязный, в хлопьях пыли, но грязь и пыль — это совершенно не важно. Оба разгоряченные, потные, но и это тоже не важно. Так даже лучше. Они прошли вдвоем сквозь стену огня. Бились не на жизнь, а на смерть во мраке джунглей. И теперь лежат рядом, еще не остывшие от этой битвы. Шерман целует ее в губы. Они просто лежат и целуются и крепко прижимаются друг к дружке. Но вот он проводит пальцем по ее спине, по совершенному выгибу ее бедра, по безупречной линии ляжки. Какое возбуждение! Огонь от кончиков пальцев бежит в пах, оттуда — по всей нервной системе, через бессчетные взрывные устройства крохотных синапсов! Он хочет владеть этой женщиной в буквальном смысле, вобрать в себя ее горячее белое тело в расцвете пышущего, грубого, молодого животного здоровья и никогда не отпускать. Совершенная любовь! Чистейший восторг! Приап, хозяин и владыка! Властитель Вселенной и Владыка джунглей!

* * *

Обе свои машины, «мерседес» и большой универсал «Меркурий», Шерман держал в подземном гараже в двух кварталах от дома. Съехав по пандусу, он, как обычно, остановился у деревянной будки. Оттуда вышел маленький румяный толстячок в трикотажной футболке с короткими рукавчиками и широких, мешковатых саржевых штанах. Сегодня дежурит как раз тот, кого Шерман недолюбливает, — рыжий Дэн. Шерман вылез из машины, пиджак нараспашку, полы завернуты, руки в брюки — авось этот рыжий не заметит разодранной спины.

— Привет, Шерм! Как делишки?

Это Шермана особенно бесит. Мало того что рыжий служитель с ним панибратствует и зовет его по имени. Но еще и в сокращенной форме, как его в жизни никто не звал, — это уже нахальство, переходящее в издевательство. Кажется, Шерман никогда, ни словом, ни жестом не давал ему повода для фамильярности. Конечно, в наше время такая самочинная фамильярность считается в порядке вещей, но Шерман ее не выносит. Она — вид агрессии. Думаешь, ты лучше меня, ты, уолл-стритовский господин с йейльским подбородком? Ну, так я тебе покажу! Сколько раз Шерман пытался придумать какой-нибудь вежливо-ледяной ответ, чтобы пресечь его фальшиво-компанейские приветствия! Но ничего подходящего не приходило в голову.

— Шерм, как жизнь? — Дэн был уже рядом. Он и не подумал отвязываться.

— Отлично, — ответил Шерман холодно, но неловко.

Одно из неписаных правил поведения в стратифицированном обществе гласит, что на вопрос нижестоящего «как вы поживаете», следует воздержаться от ответа. Шерман повернулся и пошел к выходу.

— Шерм!

Он остановился. Дэн стоит возле «мерседеса», уперев руки в толстые бабьи бока.

— У тебя пиджак разорван, знаешь?

Шерман, ледяной монолит, вздернул йейльский подбородок и промолчал.

— Прямо через всю спину! — В голосе Дэна слышно злорадство. — Аж подкладка наружу. Надо же. Где это ты так?

Шерман отчетливо представил себе чпок! — задние колеса занесло, и нет долговязого, щуплого парнишки. Об этом ни слова! Но так и подмывает поделиться с этим неприятным толстяком. Когда пройдешь живой сквозь стену пламени, испытываешь одну из острейших и наименее изученных потребностей человека: информационное недержание. Так и тянет поведать миру о своих подвигах.