Костолом - [71]

Ольга подходит к ней вплотную, приобнимает за плечи — несмело, но настойчиво, и пристально, изучающе, всматривается в её глаза.

— Ты уверена? Ты понимаешь, на что идёшь?

— Нет, — честно отвечает Ксения. — Но я пойму, обязательно пойму.

— Тогда… Алиса, попридержи дверь. Я принесу из дома плед. Мы ведь дотащим его вдвоём, верно?

— Верно, — отвечает Ксения, мельком припоминая, что ещё несколько минут назад Ольга собиралась тащить брата одна.

Взяв плотное покрывало с разных концов, они следуют к двери в дом. Раненая собака, о которой почти забыли, всё ещё поскуливает на лужайке, не желая проигрывать смерти свою последнюю битву. У Ксении сердце щемит, резонируя с собачим скулежом. Они — пёс и сердце её — ладно спелись в единой тональности.

Устроив Яна на диване в гостиной, дрожащими руками Ольга отодвигает задвижку дымохода в печи.

— Возьми его за руку и ничего не бойся. Я помогу. Я теперь во всём тебе буду помогать.

* * *

Она чувствовала, как её телом завладевало нечто чужеродное — словно лёд и лава сплелись вместе и заполнили собою вены, артерии, вытеснив кровь, побежали по ним в единой связке, обжигая огнём и холодом одновременно. Было очень странно, непривычно и не по-настоящему. Будто видела очень реалистичный сон, точно зная, что это сон.

Когда она очнулась ото сна, что не был сном, тела своего она не чувствовала. Зато чувствовала душу — затерявшись под рёбрами, та будто потяжелела, нарастив в довесок к собственной эфемерной сущности пудовую гирю.

— У меня… У нас получилось? — произнесла она, как только снова начала чувствовать свой язык. Ей не ответили, и она продолжила: — А почему Ян… Почему он здесь? — Она смотрела на него, а он смотрел на неё, пока к ней возвращалось сознание. — Срочно звоните в скорую!

— Ещё не время, — Ольга тянется, порываясь взять её за локоть, но тут же одёргивает руку. — Нужно проверить, я не уверена.

— Проверить? — теряется Ксения. — Проверить что… Как…

Её манят жестом, она послушно поднимается и следует за провожатой. На дворе жарко и слепит. Небо затягивает облаками, ещё не грозовыми, ну уже достаточно плотными, чтобы стать для беспощадного солнца сетчатым фильтром — то, почуяв скорую осень, палит нещадно, словно стараясь впрок прогреть землю за те малые дни, что у него остались.

Не говоря ни слова, Ольга указывает на собаку — та ещё жива, а ярко-салатовая трава под меховым туловищем неутешительно багровеет. Ксения понимает, хотя нет — она ничего не понимает, но всё чувствует. Подходит к собаке, что даже уже не пытается поскуливать. Садится на колени, жмурясь от рассеянных лучей. Будто поняв её неудобство, Алиса и Ольга обходят её, становясь напротив, создавая своими телами тонкую спасительную тень.

— Думаешь, забыли все тебя? — проговаривает Ксю, несмело занося ладонь над коричневой шестью. Ответом ей служит тихое пофыркивание. — Потерпи ещё немного, потерпи. — Кладёт ладонь на шерсть, тут же ощущая её холод, её страх, её обиду, её всю — да, собаку, она чувствует собаку изнутри — не через шерсть, а со стороны всей её преданной собачьей души.

Не представляя, что делать, она хаотично водит ладонями по туловищу животного, прислушиваясь к наитию. Там, где печёт особо жарко, останавливается, нажимает плотнее, закрывает глаза, блуждая в собачьем бреду. Как же это сложно — отсеивать собственные ощущения от чужих. А ведь это всего лишь пёс, каково же ей будет оказаться в сознании человека — больного, напуганного скорым знакомством со смертью человека? Не время об этом думать — она вновь обращает к мохнатой пациентке свой внутренний взор, открывшийся ей только что и уже разрушивший в ней всё. Она чувствует кожей, как горячих точек на шкуре животного становится меньше, как ладони начинает покалывать — остро, будто снова их пронзили миллионами льдинок. Она чувствует разумом, как успокаивается пёс, из агонии возвращаясь в сонливую негу. Боль животного сменяется усталостью, и зверь засыпает, на этот раз не в бреднях, а по-настоящему, по-своему — с чёрно-белыми снами, в которых много еды и сестрица, подстреленная из ПМ, всё ещё жива.

Ксения приходит в себя, лёжа на траве. Распахивает глаза, всматриваясь в небо — оно больше не слепит. Облака кажутся ей домом, а земля, что под нею — адом, который горит. Но где же Ольга?

А вот же она — жмётся к углу дома, накрепко обняв дочь, пока собака, не помня произошедшего, метёт хвостом землю у её ног.

— Ксения, ты меня слышишь? — Говорит Ольга и, поймав согласный кивок, тихонько напутствует. — Прошу, только не приближайся… Там, с задней стороны дома — поленница. Запомни: не прикасайся к живому, пока не сможешь держать полено в руках, оставляя его целым.

Ксения пока не понимает. Пошатываясь, поднимается на ноги, ощутимо ведомая тошнотой. Перед глазами — стрекозы, режущие сетчатку своими острыми крылышками, в голове — они же. Ей мутно и щекотно. И снова жжёт ладони. Следуя указаниям старшей, она огибает дом, и каждый шаг кажется ей шагом, сделанным каменным гостем — до того тяжёлой она себя ощущает, до того упруго прогибается почва под её подошвами. За домом — навес для машины. А за ним… Несколько рядов могильных плит. Некоторые из них такие старые, что обкрошились почти до основания, другие же — напротив, целые, можно было бы прочесть имена, подойди она ближе… Наконец Ксения обнаруживает поленницу. Её подстёгивает необъяснимой жаждой — жаждой разрушения, она как чесотка, что обуяла её ладони и вообще — её всю. Девушка кидается к поленьям, выхватывая первое попавшееся из нижнего ряда, отчего остальные осыпаются с кладки, раскатываясь по двору. Но ей всё равно — у неё руки чешутся и она их чешет… Чешет…