Костолом - [24]

Войти в её сон было нетрудно. Девка своих снов не видела — видно, уморилась так, что на фантазии уж сил не осталось, и Мадина ворвалась в её спящее сознание сквозь тьму временного небытия, что у людей зовётся мёртвым сном. Девка испугалась, даже вскрикнула, но не проснулась — слишком уставшей была. С недоумением смотрела она на чудное явление — длинноволосую босую женщину в белой сорочке, что появившись будто из воздуха, села рядом и уставилась на неё своими огромными чёрными глазами.

— Кто… Кто ты? — девка оказалась бедовой и даже набралась смелости заговорить с видением первой. Не то что избалованные родительской заботой и запуганные поповскими наставлениями девы из Алиевской.

— Я — хозяйка этого леса.

— Ты мне снишься?

— Да.

— А ты ангел? Или бес? Или человек?

— Ни то, ни другое, ни третье.

— Тогда кто же ты?

— Если захочешь — стану твоею подругою.

— А… Что потребуешь взамен своей дружбы?

— Ничего особенного. Только говори со мной — и со временем сама всё поймёшь. Откуда ты?

— Я? Из поместья.

— Беглая крепостная?

— Почему же беглая? Барин сам мне вольную отписал, — дева похлопала грубой ладошкой по сарафанным складкам на груди. Под складками таилось что-то хрустящее, продолговатое, как свёрток. Неужели и правда вольная?

— За что же барин так тебя обласкал? — спросила Мадина, прекрасно догадываясь, за что…

— За то… Барин хороший, слово сдержал.

— А как звать-то?

— Кого? Барина? Квитковский. Павел Ильич.

— Да не барина, а тебя.

— Ах меня! Анфисою.

— А фамилия как?

— Известно как. Квитковских я.

— Куда путь держишь, Анфиса?

— В станицу. В деревни не хочу — там всё то же, помещики лютуют. А у казаков, говорят, жизнь вольная. Да и девки у них ценятся — народ служивый, своих баб у них не хватает.

С этим не поспоришь. Казаки частенько ездили свататься за тридевять земель, даже дикарками из осколков окрестных княжеств не гнушались — выкрадывали или выкупали у их же отцов да отвозили в станицу, где крестили и венчали. Селению требовалось расти, а молодых баб, что могли бы деток нарожать, в здешних землях водилось не много.

— А что если я скажу тебе, что есть доля более вольная, чем стать казачьей женой?

— Какая?

Глаза Анфисы распахнулись сами собой — то ли от неожиданности такого предположения, то ли по природе своей, но девка проснулась. Мадина ещё долго стояла в центре поляны, наблюдая, как Анфиса носится по ней, то заглядывая в кусты, то возводя очи — голубые и круглые, как блюдца, с ресницами белесыми и прямыми, как у бурёнки — к тёмному небу. Звала её «тётушкой», не зная имени. Только и оставалось надеяться, что поутру она не продолжит свой путь, а останется в лесу, что прикорнёт снова и довершит беседу с призрачным видением…

Днём у станицы остановился обоз. То были ремесленники всех мастей — этот люд колесил по краю, предлагая своё мастерство новым поселениям: где чего построить, где починить. Поселения возводились быстро и помногу, земли обживались новыми людьми. Сами-то казаки — не мастера руками работать, да деньжата у них водились, и к услугам бродячих работников прибегали они при каждом случае. Подгадав момент, вновь обратившись в плоть, Мадина пробралась до обоза, когда все тамошние были в стенах поселения, а повозки охранялись лишь детьми, да и умыкнула из короба несколько монет.

Вернулась в лес, дождалась ночи, глаз не спуская с путницы, которая, напившись из ручья и наевшись переспелых яблок, осталась на поляне, будто чуяла, что так надо, да и стала ждать ночи. Едва небо заволокло тёмной пеленой, девка улеглась на травушку, сомкнула глазки да и захрапела. Вновь обратилась к ней Мадина, а та её уже ждала.

— Ты вернулась!

— А ты, кажется, знала, что я вернусь!

— Я сразу поняла, что ты через сон приходишь. Теперь скажи — что за доля вольная?

— А ты любопытная…

— Во, и барин тоже так говорил! Не хочу женой быть ничьей, но как выжить — тоже не знаю. Пока тепло, могу хорониться в лесу, а ну как дожди пойдут?

— Чтоб не мокнуть, тебе нужен дом. И построишь ты себе его сама, а я скажу, где строить надо, и помогу, чем нужно.

— Но на дом деньги требуются и сила немалая… — Анфиса задумалась.

— Об этом не беспокойся. Завтра ступай в станицу, скажи, что ищешь помощника, чтобы дом тебе срубил до холодов. Покажешь вольную и скажешь, что постриглась в монахини и приняла схиму. Тогда ни мужики, ни бабы тебя не тронут. Скажешь, что место это тебе сами кореновские старицы насоветовали, чтобы ты его отмаливала — местные тебе поверят. Скажешь, что живёшь на пожертвования и собрала уже несколько…

— Да кто ж, да как ж…

— А теперь — доверься мне и не кричи. Будешь кричать — проснёшься и потеряешь свою удачу.

В страхе Анфиска попятилась, завидев блеснувший в руках лесной хозяйки нож — изогнутый, таким охотники подстреленных косуль приканчивают. Зажмурилась что есть силы и приготовилась уже встретить погибель — от видения ведь чего угодно ожидать можно. А ну как сам Дьявол явился ей в образе тётки да теперь хочет её убить, а душу бессмертную себе забрать? Разомкнула ресницы, только когда последняя прядь упала на землю. Проводила она свои белые косы с печалью, но горевала недолго.