Кости - [101]

— Трэвис, мы пришли сюда, чтобы вы рассказали им то, что знаете…

— Я почуял ветер, и вонь ударила мне в голову. Я допустил это, Дебора.

Прежде чем Валленбург успела что-нибудь возразить, я произнес:

— Вы допустили все эти убийства.

Хак вцепился в стол, будто боялся упасть. Длинные, узловатые пальцы вдавились в кожу, соскользнули, оставив блестящие следы пота, будто от проползшей улитки. Он прикусил впалую щеку.

Валленбург промолвила:

— Трэвис, вы тут абсолютно ни при чем…

— Я мог это предотвратить! Я недостоин того, чтобы жить!

Он оголил запястья, подставляя руки наручникам. Дебора Валленбург заставила его опустить руку. Хак окаменел.

— Когда вы узнали? — спросил я.

— Я… этому не было начала, — выдавил Хак. — Оно просто было тут. Тут. Тут. Тут-тут-тут-тут…

Он хлопал себя по голове, по щеке, по груди, по животу, с каждым ударом все сильнее.

— Вы предчувствовали надвигающееся насилие.

— Келвин, — выдохнул он. Опустил голову и забормотал, обращаясь к кожаной поверхности: — Я водил его гулять. Мы почти не разговаривали. Келвин тихий. Мы видели оленя, ящерок, орлов, койота. Келвин любит слушать океан; он говорит, что океан поет басовую тему, а вселенная гудит, как григорианский хорал.

Я напомнил:

— А теперь Келвин…

Хак уставился на меня.

— Вся их семья убита? — уточнил я.

Хак отрывисто всхлипнул. Над искривленным ртом нависли сопли. Дебора Валленбург предложила ему платок, он не обратил на это внимания, и она сама утерла его верхнюю губу.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Где они? — простонал он.

— Вы не имеете представления, где они?

— Я-то думал, она их любит! Я думал, она способна любить…

Он протянул руку, словно просил милостыню. Ладонь была отмыта добела, ногти неровно обгрызены. Когда Хак распрямлял пальцы, я увидел на костяшках шрамы: белые, блестящие — судя по всему, старые ожоги.

Я поинтересовался:

— «Она» — это?..

Он не ответил.

— Кто это, Трэвис?

Он вымолвил ответ — одними губами. Звук включился секунду спустя, как на тормозящем плейере:

— Симона…

Мо Рид сощурил глаза. У Майло глаза по-прежнему были закрыты, руки сложены на животе. Со стороны могло показаться, будто он спит. Но я-то знал, что лейтенант не спит: он не храпел.

— Вы утверждаете, что Симона убила семью Вандеров? — переспросил я.

Хак вздрагивал от каждого слова.

— Это ваше предположение, Трэвис? Или вам известно это как факт?

— Это не… я знаю… потому что она… я-то думал, она уязвимая, а не… потому что она ранила себя.

— Ранила себя? Как?

— Раны, в таком месте, что их не видно, если не… это секретная игра.

— Симона режет себя.

Кивок.

— И пробует собственную кровь.

— Когда мы с ней встречались, то никаких ран не заметили…

— Она выбирает потайные места… — Он облизнул губы.

— Вам это известно, потому что…

Голова у него дернулась вперед. Холодный, хриплый звук вырвался сквозь стиснутые губы.

— Вы с Симоной были близки, — сказал я.

Придушенный смех. Хак снова вцепился в столешницу.

— Дурацкие мечты. У нее были другие планы.

— Расскажите им о ней все то, что рассказывали мне, Трэвис, — вмешалась Валленбург.

Молчание.

— Трэвис, расскажите, как она вас соблазняла!

Хак яростно замотал головой.

— Нет-нет. Это звучит романтично. А там никакой романтики не было, там… там…

— Рассказывайте, а не то я сама расскажу.

— Дебора! — умоляюще простонал Хак.

— Трэвис, я обещала им, что вы сообщите факты. Если вы не расскажете им факты, они вам не поверят.

Прошло несколько секунд. Хак выдавил:

— Я… это… в общем, она пришла. В главный дом пришла. Дома никого не было. Я на нее заглядывался. Потому что она прекрасна. Физически. Заговорить с ней было немыслимо: она — дочка, я — наемный работник. Но она сама со мной заговорила. Это было так, как будто она знала мои мозги все насквозь. С ней как будто окно открылось настежь.

— Ей это было нетрудно, — сказал я.

Кивок.

— Она съежилась. Мы смотрели на океан. Она пришла ко мне в комнату. Положила голову мне на… она показала мне свои раны. Плакала мне в рубашку. Это было откровение. География плоти. Прижимать ее к себе, когда она плачет… — Хак потер блестящие костяшки.

— В географии плоти вы разбирались.

Он уставился в кожаную столешницу.

— Для нее — лезвия, для вас — огонь, — произнес я.

Кривая улыбка.

— Раньше я нуждался в наказании.

— В тюрьме?

— Потом.

Он умолк, ожидая упреков Валленбург. Та ничего не сказала.

— Извините, Дебора. Когда я вышел на свободу, мне в голову постоянно лез Джеффри… Я не хотел вас беспокоить. — И обратился ко мне: — Мне было нужно чувствовать хоть что-нибудь.

— Чем именно пользуется Симона? — спросил я.

— Да всем. Бритвы, кухонные ножи, нож для бумаги… У нее и пистолеты есть, Саймон ей дарил. Когда он женился на Надин, та сказала: будьте любезны, никаких пистолетов в доме. Симона с ними возится, разговаривает о них, пистолеты дорогие, она вставляет себе дуло в рот, делает вид, будто… она совала себе руки в глотку, чтобы вызвать рвоту. Иногда расцарапывает себе горло, харкает кровью… Ей нравится собственный вкус.

Рид беззвучно выдохнул.

Майло по-прежнему дремал в кресле, его широкая грудь вздымалась. Валленбург посмотрела на него, потом на меня.

— Что еще вы намерены нам рассказать о Симоне? — спросил я.