«Не бросил! — счастливо подумал Кешка и закрыл глаза. — Не бросил!»
Двигаясь как во сне, он положил раковины в мешочек, повесил его на пояс. Промыл горько-солёной водой нос.
Стоять было невозможно, ноги тряслись и подгибались. Кешка оттолкнулся от скал и поплыл. Спину и плечи нестерпимо щипало. Кешка как автомат размеренно загребал руками, отталкивался ногами. Он плыл брассом. Ему казалось, что он быстро и плавно движется вперёд, но когда он оглянулся, то увидел, что буйки совсем рядом. Он еле-еле двигался.
Мешочек наполнился водой и тянул вниз.
Солнце сильно пекло в затылок. Раз — руки загребают тяжёлую воду. Два — ноги вяло, как ватные, слабо толкают тело вперёд. Раз, два! Раз, два! Волна плеснула в лицо. Кешка хлебнул воды, закашлялся.
«Утону», — равнодушно подумал он.
Он барахтался на месте, в полукилометре от берега, и не было сил поднять голову, оглядеться, позвать на помощь.
Весло плеснуло у самого лица. Лодка описала плавный полукруг и подошла вплотную к Кешке.
Проворные руки подхватили его под мышки и втащили в лодку.
Кешка, как мешок, бессильно свалился на дно и лежал там, тяжело дыша и вздрагивая.
— Кто тебя так, Кешка?! — прошептал испуганный голос, и чей-то палец дотронулся до ссадины на плече.
Кешка поднял голову и увидел Саньку. Лицо у Саньки было перепуганное. Он часто моргал, и было удивительно видеть это решительное остроскулое лицо растерянным и испуганным.
— На рифах я был. Ободрался в какой-то дыре, — сказал Кешка.
— Что ж ты, балда чёртова, полез туда один?! — зло крикнул Санька. — Если бы Таракан мне не сказал, ты бы утонул как миленький.
— Я за перламутровой раковиной плавал, — тихо ответил Кешка.
— Нет там никаких раковин. Я знаю.
— Есть. Там очень красивые раковины, Санька, — сказал Кешка.
Он достал из мешка раковину, протянул её Саньке.
Санька ошалело смотрел на неё. Вертел в руках, поглаживал.
— Ох ты, — выдохнул он, — значит, есть всё-таки! Ведь есть, а?! — Он поднял изумлённые глаза на Кешку и засмеялся.
— Есть, — Кешка кивнул, — хочешь, возьми себе.
— Мне?! И тебе не жалко? Кешка, тебе совсем не жалко?
— Не жалко, — ответил Кешка, — у меня ещё одна есть.
Он хотел добавить, что если бы у него не было второй, ему бы и тогда не было жалко, но он промолчал и счастливо засмеялся.
А Санька внимательно поглядел на него и взялся за вёсла.
И они поплыли к берегу.
Попал туда Женька случайно. Из-за Балаги и черешневой трубки. Про трубку будет дальше. А Балагу зовут Петькой, только никто его по имени не называет, зовут по фамилии — Балага.
Он давно уже приглашал с собой Женьку, но тот только усмехался.
Женька был человек гордый. Он воспитывал в себе мужество и суровость, ему это очень было нужно. Для будущей жизни.
— Чем же вы там занимаетесь? Вяжете? Или, может, вышиваете, как моя тётка? Она целыми днями вышивает, — ехидно спрашивал он Балагу.
Балага от возмущения наливался тугим румянцем и начинал громко заикаться:
— Т-ты ведь не зна-а-ешь, а говоришь! М-мы там к-корабли строим, понимаешь? Разные, к-какие захотим. А ты г-го-воришь — вышиваем! А сам не знаешь!
— Заладил: понимаешь, не знаешь. Я тоже могу из газеты кораблики складывать.
— Мы из д-д-дерева делаем! — выкрикивал Балага.
— Что ж вы — садитесь в кружок и строгаете по очереди чурку? — не унимался Женька.
Балага внимательно смотрел на него, понимал наконец, что Женька его поддразнивает, и махал рукой.
Балага удивлялся Женьке. Когда во Дворце пионеров открылся судомодельный кружок, он думал, что Женька первый туда побежит.
Уж кто-кто, а Женька в 5-м «а» знал о море и кораблях больше всех.
И у него была настоящая тельняшка. Женька носил её зимой и летом, сам стирал и гладил. Даже в мороз он ходил с расстёгнутым воротом, чтобы все видели его тельняшку.
Однажды Лев Григорьевич, учитель математики, назвал его в шутку «братишкой». Так во время революции звали матросов.
Слово это крепко прилепилось к Женьке и очень ему нравилось.
Тельняшку подарил Женьке дядька, бывший военный моряк. Он же заразил Женьку неистребимой, какой-то даже болезненной любовью ко всему морскому.
От города, в котором они жили, до моря — многие сотни километров, но это ни капельки не мешало Женьке считать себя будущим моряком. Это было дело решённое.
Он перечитал все книжки о море, какие были в городской библиотеке. Звонкие, яркие морские слова тревожили Женьку; он приставал к дядьке, заставлял по десять раз рассказывать о его моряцкой службе.
И дядька делал это с удовольствием. У них была такая игра: дядька задавал всякие каверзные вопросы, а Женька должен был без запинки отвечать.
— Что такое клюз?
— Отверстие в носу судна для якорь-цепи.
— А что такое тузик?
— Одноместная шлюпка.
— А кильсон?
— Это такой брус в трюме, который проходит над килем.
— А комингс?
Женька не знал. Он растерянно хлопал ресницами и морщил лоб.
А дядька хохотал, радостно потирал широченные тёмные ладони и гремел на весь дом:
— Ага! Не знаешь, братишка! Давай, давай докапывайся! Узнаешь — доложишь.
Тётя отрывалась от вышивания, качала головой и недовольно ворчала:
— Связался чёрт с младенцем. Что у старого, что у малого — одни глупости в голове.
