Костёр в сосновом бору - [24]

Дома было торжественно. Белая скатерть постелена — хрустящая, крахмальная. В прозрачном бульоне плавали золотистые звёздочки, а к нему любимые Митькины пирожки с мясом. Маленькие с коричневой хрустящей корочкой, тающие во рту.

И цветы в вазе.

И голубцы в сметане.

Но всё это Митька заметил потом, а сперва не замечал.

Он только себя замечал, мелькающего в зеркале, — торжественного, с пунцовым галстуком на шее и алыми, горящими щеками.

Вот и свершилось!

Папа не отпускал обычных своих шуточек. Он сидел в кресле, без газеты в руках, и задумчиво, чуть печально поглядывал на Митьку.

А мама хлопотала, расставляя парадные голубые тарелки, и тоже поглядывала на Митьку.

— Ну чего вы, — смущённо говорит Митька, — такие…

— Какие? Какие мы, Тяша? — спрашивает мама.

— Ну, такие… молчаливые совсем. И переглядываетесь.

— Вырос ты, Митяй, — говорит папа задумчиво. — Здорово ты вырос. Вот уже пионером стал…

— Выходит, мы уже старые… Сынище-то какой! Пионер! А давно ли… Миша! А давно ли мы… — говорит мама и странно так улыбается, будто хочет заплакать.

— В том-то и дело, — говорит папа, — будто вчера… Помнишь, я ещё галошей Оську Барбака на линейке по голове стукнул за то, что он тебя за косичку…

— Помню, — говорит мама. — А они теперь галош не носят…

— На линейке?! — поражается Митька. — Как же можно?

— Да понимаешь, старик, — смущается папа, — как-то всё было… Тёмный коридор… нас как сельдей в бочке — школа маленькая, в три смены учились, толкались, торопились… А всё равно запомнили. Я этот день до сих пор помню. Я как раз накануне хлебные карточки потерял. Хорошо ещё, конец месяца был… Но я не из-за карточек запомнил — из-за клятвы. Это была первая моя клятва, которую я давал. А вы?

— Мы тоже давали, — тихо говорит Митька.

— А мурашки по спине бегали? — спрашивает папа.

— Откуда ты знаешь?! — поражается Митька.

— Я, брат, всё знаю, — говорит папа. И он снова странно как-то переглянулся с мамой и задумался.

А Митька пытался вспомнить этот день во всех подробностях и никак не мог. Слишком он волновался.

Помнил только торжественные лица третьеклассников, построенных в каре — квадратом, вернее, даже не торжественные, а разные — взволнованные, чуть испуганные, помнил чистый серебристый голос горна, сухую дробь барабана и звенящий голос пионервожатой.

«…Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину…» — нараспев говорила она. Помнил оглушающий стук своего сердца, мгновенно пересохший от волнения рот и собственный глухой, непохожий голос, слившийся с голосами своих товарищей: «…перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину…». И мурашки, бегущие по спине, и покалывающие в кончики пальцев морозные иголки. Как же можно в такой миг кого-нибудь галошей по голове?! Уму непостижимо!

В те мгновения Митька бесконечно любил всех на свете: товарищей своих, Таисию Петровну, маму, папу — всех.

А потом он услышал непонятные звуки, скосил глаза и увидел, что Вика Дробот плачет.

— Ты чего? — спрашивает Лёшка. — Что с тобой?

— Я не знаю, мальчики! — шепчет Вика. — Я ничего не знаю! — И улыбается сквозь слёзы.

И Митька понял, что это не слёзы, а будто бы грибной дождик, когда светит солнышко и не понятно, откуда он взялся, — лёгкий и весёлый. Он вдруг неожиданно стал очень многое понимать про себя и про других людей, будто на глаза надели волшебные очки.

А потом тот самый семиклассник, с которым была великая битва из-за голубя, подбежал к Митьке, повязал ему на шею прохладный, приятно скользящий по подбородку галстук, ласково ткнул кулаком в бок и шепнул:

— Носи, победитель!

И другим ребятам повязали галстуки. И о чём-то говорила бабушка Лисогонова, совсем непохожая на бабушку, — весёлая и молодая.

Но Митька ничего уже не слышал. Он слушал самого себя, и что-то внутри у него трубило и бухало, как духовой меднозвенящий оркестр. И Митька знал, что не забудет этот день всю свою долгую будущую жизнь.

22. Пожар

По профессии Митькин папа журналист, а по призванию — народный умелец.

У него и друзья все умельцы.

Митька людей из этого племени по глазам узнаёт в любой толпе. Глаза у них с какой-то сумасшедшинкой.

Когда папе приходит в голову очередная идея, мама срочно начинает хлопотать о командировке, потому что жизнь в это время в доме становится затруднительной.

Стоит только вспомнить знаменитую эпопею с табуреткой.

Когда папа решил, что для нормального существования семье необходима сделанная его руками табуретка, Митька демонстративно стал сушить сухари, угрожая сбежать из дому куда-нибудь на границу с Монголией или даже дальше.

Дом переполнился самыми разными столярными инструментами: рубанками, фуганками, кнопками, шерхебелями всякими, а древесина была представлена во всём своём многообразии от морёного дуба до сандалового дерева.

Всюду были стружки, опилки, обрезки досок, а в кухне на газовой плите булькал, распространяя неслыханное зловоние, клей, который папа варил по собственному рецепту, — из коленной чашечки ископаемого мамонта.

Ему эту чашечку прислал с полуострова Таймыр старый приятель, тоже народный умелец.

На сиденье пошла инкрустированная перламутром столешница старинного столика.