Костер для сверчка - [28]

* * *

Тогда, в Киевском ЧК, он не случайно выбрал Посельского. Уже в то время он предполагал, что ему понадобится свой человек в местах, откуда был родом спесивый прапорщик. Что-что, а в людях обладатель строгого голоса разбирался и ошибался редко. Прапорщик судя по всему считал себя человеком чести, а такой не позволит забыть про оказанную услугу. Если только сохранение жизни и свободы можно назвать услугой.

Приходилось спешить. Противник захватил мост и растекался по улицам правобережья. В этой бестолковой войне даже ответственные дела выполнялись наспех, в самую последнюю минуту. У него не оставалось времени, чтобы подготовить для прапорщика солидные документы; пришлось взять то, что было под рукой...

В просторном, превращенном в камеру подвале, пленных почти не оставалось. Две вечерние партии основательно разгрузили помещение. Среди оставшихся выделялся артиллерийский капитан, который вопил не переставая. За день он охрип, но продолжал кричать. Его белые глаза невидяще остановились на вошедшем. Капитан считал себя расстрелянным. Ему было непереносимо оставаться среди живых, и он вопил, умоляя его похоронить. Безумец опасался прихода жены. Ей надлежало навестить уже прибранную, с холмиком, обложенным дерном, могилу мужа. Она не должна была видеть его вздувшийся беспризорный труп, способный вызвать отвращение. Такого она не перенесет. И, капитан торопил с погребением.

Артиллерист знал, как выглядят брошенные мертвяки в военной форме. Он это не раз видел, и, будучи покойником, требовал могилы. То есть — того, что в страшную пору достается далеко не всем: Счастливец! Лишившись разума, он не успел узнать про жену, расстрелянную неделей раньше.

... Враг обладал большим числом сочувствующих. Приходилось лишать его поддержки. А опорой врагу являлось множество людей: недобитые аристократы, матерые спекулянты, поповский сброд и черноризники, злопыхатели из обывательской среды, студенты, доценты, профессора, бывшие офицеры — в первую очередь...

Несколько выстрелов разбросали арестованных по подвалам. Посельский продолжал стоять, ожидая своей очереди, своего конца, который пытался встретить достойно. Но обстановка мало благоприятствовала гордой встрече со смертью, и тоска замутила глаза обреченного.

— Посельский, возьмите документы. — Ствол пистолета указал на дверь.

— Советую вам вернуться в родные края и сидеть там тихо, главное — не забывать, что долг платежом красен.

Еще не веря, прапорщик шагнул к выходу.

— Смелее, черт вас дери! Да забудьте про офицерское прошлое. Карта таких как вы, бита. На случай же запомните, меня зовут... — ухо арестованного щекотнуло.

— Теперь бегите! Надеюсь, вы найдете, где отсидеться на первых порах. Бегите, черт вас!

По-прежнему сомневаясь, прапорщик вышел во двор. Сзади было тихо. Он прибавил шаг, свернул за угол и быстро исчез в направлении моста...

Невзирая на былое благородство и офицерскую спесь прапорщик все-таки обманул ожидания спасителя. Нет-нет, он сохранил бывшему чекисту жизнь, но отказал в помощи, и что хуже того — держал под стражей.

Вырваться удалось хитростью. Вместо спрятанных ценностей Посельский получил в горло остро заточенный трехдюймовый гвоздь. Долгие часы пленник раскачивал, а потом точил о каменку извлеченный из стены металлический стержень, который обнаружил над полком бани, послужившей ему тюрьмой. Царская каторга научила многому, и он воспользовался этой наукой.

Прапорщик еще агонизировал, когда убийца, забрав оружие, столкнул безжизненное тело в лог. Глубокий снег раздался под тяжестью мертвеца и сомкнулся вновь.

Много позже он понял, что Посельского подвела не корысть. Как ни странно, но начальник милиции был равнодушен к земным благам. В его опустошенной душе осталось место единственной страсти — ненависти. Именно ненависть толкнула прапорщика на риск. Он желал лишний раз унизить пленника видом награбленного барахла. И остался гнить в лесу. Только спустя долгие годы отыскался его скелет, а вместе со скелетом и часы. Кто мог знать, что Посельский носил с собой отобранную у арестованного вещь? Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается: дело о найденных останках попало к «спасителю» Посельского и на том все закончилось.

* * *

Свет горел вторую ночь подряд. Наташа сбилась с ног. Лицо сына с каждым часом серело все больше. Чаще и чаще приходилось ставить обезболивающее, но без того большие дозы, казалось, уже не действовали.

По тому, как сильно, словно от судорог, передергивались жилки на щеках мальчика, она видела, что боль не оставляла его ни на секунду.

Измученная женщина кипятила шприц, управлялась по дому, в панике ожидая, когда кончится лекарство, полученное с таким трудом. Три печати и пять подписей стояло на рецепте, прежде чем сухопарая аптекарша подала Наташе легкую картонную коробку. Пока аптекарша, волоча нога, шла в подсобку, пока открывала и с резким стуком закрывала сейфы, наконец, пока коробка совершала обратный путь к окошечку — все это время аптекарша сохраняла недовольный вид. Стервозное выражение ее лица не изменилось даже в ответ на подавленное, усеченное Наташино «Спаси...» Получалось так, что одетую в белый халат ведьму молили о спасении, а она не располагалась кого-либо спасать, уже наспасавши уйму народа и теперь еле двигаясь от изнеможения.