Косовский одуванчик - [21]
– И это была любовь? Или страсть?
– Страсть, – признался майор Шустер.
– Значит, так вот! – замечаю вслух.
– Именно там, любя животных и одну черную даму – вечно в наших разговорах возникают женщины! – я пришел к некоторым выводам. Один из них, самый важный, состоял в том, что я стал приписывать любимому существу – будь то животное или женщина – приписывать свойства, которыми не обладает сам Господь Бог. Или еще страшнее: я прибегал к Библии, чтобы оправдать свою страсть. Как там? «Будьте как боги, и вам с вашей страстью все будет дозволено!»
Я не могла смолчать и говорю:
– Эта ваша страсть прекрасно выглядит здесь, в Косове!
– Фройляйн Мария! – одернул меня майор Шустер.
– Простите…
– Страсть не давала мне почувствовать себя виноватым, что бы я ни творил с любимым существом. Все жизненные проявления подчинились моей страсти, охваченный страстью, я чувствовал себя невинным.
– И какая же страсть обуревает вас теперь?
– Никакая, все минуло… Нет, вот рассказ о том, как я понял, что в один прекрасный день страсть погубит меня! В один прекрасный день, в Кении, блуждая по саванне, я увидел зебру, а рядом с ней – мертвого жеребенка. Ее стадо уже углубилось в ближайший лес, но зебра-мать стояла рядом со своей мертвой кобылкой или жеребчиком совсем как священник… Зебра-мать охраняла жеребенка от гиен, которые неспешно окружали ее. Зебра-мать охраняла зебру-жеребенка, гиены и ночь были все ближе… Любовная страсть зебры многому научила меня, и я бежал, чтобы ночь и гиены не поглотили меня!
– Красивый рассказ, – говорю.
– Зебра подсказала, что однажды страсть сожрет меня, но и без этого я уже был не тот, не прежний. Я стал бесстрастным человеком, настоящим солдатом, что требует холодного разума и покорности обстоятельствам.
– Но вы признаете, что другие способны на страсть?
– Признаюсь только вам, потому что именно вам она придаст силы для преодоления всех препятствий!
– Вы готовы помочь мне, лишь покоряясь обстоятельствам?
– Я не хочу, чтобы меня, как капитана Гарольда, изгнали из армии. Я все-таки покорюсь обстоятельствам, несмотря на то что в армии, рядом с тысячами солдат, буду чувствовать себя одиноким.
– Непросто, майор, жить в одиночестве!
– Конечно, нас, одиноких, могут счесть сумасшедшими, когда увидят, как мы разговариваем сами с собой. Кто-то сказал: если человек разговаривает сам с собой, значит, он разговаривает с врагом. Но, к счастью, человек, где бы он ни оказался, никогда не остается в одиночестве, мы всегда окружены спутниками, составляющими нам общество, фотографирующими нас живыми и прослушивающими наши разговоры.
– Герр майор, благодарю вас за беседу. Когда мы с вами опять увидимся? Пардон, когда мы будем опять фотографироваться, живыми?
– Думаю, в кровати.
– Что?! – меня эта фраза поразила.
– Зингер, – сказал он. – Исаак Башевис Зингер.
– «Думаю, в кровати» – это мне уже кто-то цитировал!
– Я услышал ее от американского сержанта Джона, из Militer Police.
– Ну да, нет писателя, который бы не занимался плагиатом!
– Я не в счет, потому что не смог бы украсть у еврея.
– Почему?
– О, фройляйн Мария, ведь я же немец.
– Кстати, вы мне напомнили, произнеся эту еврейскую фамилию, что у вас есть прекрасная возможность показать себя во всей красе!
– Надеюсь, не в кровати? – надулся майор Шустер, как будто он только что очистился от грехов отцов и дедов, а может, даже и бабок.
– Ну, все мы когда-нибудь окажемся в одной кровати, из которой нет возврата.
– Скажите, что я могу для вас сделать?
– Я отыщу господина Ашкенази, вы по фамилии понимаете, о ком речь. Как только найду, попрошу вас прийти и обеспечить ему защиту от албанцев.
– Ладно, позвоните на мобильный… Впрочем, нет. Вот вам моя визитка. Тут номер мобильника для Приштины.
Я СТАРТОВАЛА из «Бара Кукри» как на стометровке, к тому же финиш мне был хорошо известен, а вот результат угадать было трудно. Приштина под солнцем июня 1999 года смердела, как хорек, по крайней мере, мне так казалось от страха, что меня кто-нибудь узнает. Финишем была улица Хайдар Души, номер четыре, многоэтажка. Слободан жил сразу за ней, в небольшом домике с палисадником. Перед многоэтажкой я увидела Canada Press, снимающей женщину, и зашла ей за спину. Canada Press, вросшая ногами в землю, крепко держала камеру. Женщина говорила в камеру:
– Жили мы хорошо, до самого прихода оккупационных сил, тогда стало хуже, чем при бомбардировках. Давить нас начали сильно. Албанцы наши дома обходили и угрожали – придет и ваш черед… До появления этого КФОРа здесь семьдесят восемь семей жило, одиннадцать из них албанских. Мы решили защищать здание и квартиры. Но сначала должны были уйти мужчины, которые во время войны военную форму носили. Мы, женщины, организовали охрану, заколотили двери досками. Но нас каждый день все меньше становилось, а бандиты захватывали квартиру за квартирой. Нам, женщинам, эти из КФОРа раздали свистки, чтобы знак подать, когда на нас эти бандиты нападут. За те три дня, что после КФОРа прошли, на меня три раза нападали: два раза на улице. А вчера по дверям стреляли, а новая соседка, что поселилась в квартире господина Ашкенази, орала: «Дрянь косоглазая, мать твою сербскую, убирайся в Сербию!» Если уж еврей отсюда сбежал, то и мне пора. Поцеловала мебель и стены, двери поцеловала и КФОР, который сейчас меня до Сербии проводит… Нет, плакать не стану! Да, зовут меня Злата Живулов, вот уношу с собой горстку косовской земли и стебелек базилика.
В этом романе рассказывается о жизни двух семей из Северной Каролины на протяжении более двадцати лет. Одна из героинь — мать-одиночка, другая растит троих дочерей и вынуждена ради их благополучия уйти от ненадежного, но любимого мужа к надежному, но нелюбимому. Детей мы видим сначала маленькими, потом — школьниками, которые на себе испытывают трудности, подстерегающие цветных детей в старшей школе, где основная масса учащихся — белые. Но и став взрослыми, они продолжают разбираться с травмами, полученными в детстве.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.