Космопорт, 2013 № 01 - [10]

— Ну, это навряд ли, — сказал Хинк.

Кивнул, и я, присев над бароновым человеком, полоснул того по горлу.

Потом поднялся и сплюнул на пол.

А пока мы наверху резали баронских наёмников, тот, которого оставили внизу, сбежал: вывернулся хитрым бесом, пнул Родимчика, да и был таков. Наши погнались было, да где тут в захваченном городе разыскать одинокого зольднера! Вокруг гам, крики, пух да перья летают, а на улицах — и горожане, и княжеское войско, и свой брат-ландскнехт: все красные, потные, обвешанные хламом, задымленные да прокопчённые. В общем — упустили мы баронского прихвостня.

Ну, Хинк на то рукою махнул: придёт, мол, время — тогда и разберёмся. Одно только и приказал, чтоб держались вместе. Ну, это-то мы и сами понимали — не молокососы.

В том доме, кстати, мы вдосталь на шестерых взяли, да и на трупах бароновых горлорезов нашлось чем поживиться: и рыжьём, и монетами. В общем, в лагерь вернулись засветло ещё. А там — хоп! — капитан меня к себе зовёт. Надобно б, мол, брат Хлотарь, помочь наших схоронить: уже, дескать, и местечко подобралось.

А надобно сказать, что хотя мы, зольднеры, народ и не христолюбивый, однако ж, посмертие всяк бы себе хотел обустроить наилучшим образом. Мягкий Химмель наш, по крайней мере, всегда за таким старался следить.

Вот и в этот раз он нашёл неподалёку от стен Ольца часовенку — святой, что ли, Марты: там, дескать, помершим братьям всё спокойней будет. Ну а троих наших — меня, Йоргена Хольцзеена, дружка моего, да Клауса-Три-Глаза — направил в помощь да в пригляд: на всякий на случай. А с нами подвода с мертвяками, могильщики да капеллан наш, отец Экхард, хромой да трухлявый, с требником за поясом да с плешью на голове.

Всего в том бою наших немного погибло — человек шесть: фортуна в тот день капитану не сквозь зубы улыбалась, а во весь оскал. Ранеными, правда, куда больше лежало, и многие потом преставились, но пока что наши мертвяки, как говорено уже, поместились в одну подводу.

Ну, накрыли их рядном да поехали. Вернее, подвода с мертвяками — по себе, а мы — по себе, рядышком, пёхом. Три-Глаза пику прихватил, а мы с Йоргеном при мечах да кошкодёрах остались. Даже аркебузы не взяли — чего, мол, когда город наш, а вокруг города тысяч шесть своего оружного люду?

Отец Экхарт на передок подводы уселся, да и задремал. Мы же — шли не торопясь, вразвалку. Разговоры говорили: время к закату, солнышка уже не видать за деревьями, хоть и не закатилось ещё, в небе ни облачка, и только ярым бесовским огнём горела над тропой Вечерняя звезда, Люцеферов глаз.

Вот тогда-то я о словах Малышки Берты во второй раз и вспомнил: вот, говорю Йоргену, уж насколько мы провидице нашей доверяли, и уж сколько раз от беды нас сберегла, а нашлась дыра и на её заплатку. И, слово за слово, рассказал об обещаньи Берты, да о том, как повернулось оно нынче.

Йорген бороду поскрёб: ну, говорит, мало ль как оно ещё обернётся.

А что тут глядеть, когда Стручок — здесь, на подводе, синий уже?

И тут Три-Глаза говорит:

— Да и не такое, братья-зольднеры, случается. Я вот что слыхал…

И рассказал нам, как в городке Фалькенау жило двое соседей, крепко не друживших при жизни: то один другому луг бычками потравит, то другой первому песку в зерно насыплет. Так и прожили жизнь, словно кошка с собакой. А потом, в одну, говорят, неделю — пришла им пора предстать перед Господом. Схоронили их, отпели, как вдруг: некие шумы да перебранка на кладбище, где зарыты оба (а хоронили, надо сказать, рядышком, по-соседски). Ночь — шумят, другую — шумят, неделя прошла — всё никак покоя нету. Воззвали к патеру: тот скрипел, ругался, но глаза закрыл, когда могилу вскрыли.

— И что ж оказалось? — довольно весело говорит Три-Глаза. — Лежат покойники спиной к спине, да толкаются тем, из чего спины растут: никак им, от обоюдных обид, и в посмертии покоя нету. Так что, — закончил, почёсывая брюхо, — порой и могила для людских отношений не преграда.

— Типун тебе на язык, — перекрестился капеллан, прислушивавшийся, как оказалось, к разговору.

А Три-Глаза заржал довольно (звали его так из-за старой колотой раны на лбу; тянула брови вниз, отчего даже когда смеялся, оставался суров на вид).

До места, что капитан наметил для погребения, успели засветло. Огляделись мы с Йоргеном: и вправду доброе местечко. Стояла часовня на холмике — старая, без пригляду, но чистенькая. На стенах барельеф — времён Рыжего Фридриха, небось: страсти святой Марты, Господень суд, Пресвятая Богородица, защищающая грешников (были здесь и монархи, и монахи, и купцы, и малые дети).

Вот сразу за часовенкой, под деревьями, и решили могилу копать.

— Да, — сказал, сбив на затылок берет Йорген, — в таком месте и я б лечь не отказался, когда срок выйдет землю топтать.

Пока могильщики трудились над яминой, а отец Экхард осматривал часовенку, мы втроём сидели под телегой и лениво переговаривались. Помнится, вспоминали, когда и как Малышка Берта спасала наши жизни, предрекая, что ждёт нас в будущем. Вернее сказать, говорили мы с Йоргеном вдвоём, поскольку Три-Глаза пристал к нашему братству недавно и толком ничего о Берте не знал: только прихохатывал, нас слушаючи, да вертел недоверчиво головою.