В одна тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году от Рождества Христова, в семнадцатый день марта, ближе к вечеру, въехал в Москву через Арбатские ворота человек. Звали его Маркел Косой, и ехал он издалека, от самой литовской границы, где в одном малом глухом городишке (городишко назывался Рославль) служил губным целовальником. А тут вдруг выдалось ему ехать в саму Москву! Даже не выдалось, а просто привалило, потому что у него в санях было полным-полно всего, чего только душа пожелает. А с виду сани у него были как сани, плотно прикрытые рогожей и еще сверху для верности прихвачены веревками. Но все равно Маркел то и дело оглядывался и будто невзначай кнутом помахивал. И, с нами крестная сила, никто его добра за всю дорогу так и не тронул, и дело кончилось тем, что Маркел доехал до Москвы, даже до самого Кремля, без огорчений. Только уже возле Кутафьей башни, когда он начал было поворачивать на Каменный мост, вдруг, откуда ни возьмись, выскочил ему наперерез стрелец и злобно закричал, что ты, мол, разве не видишь, что дальше ворота на запоре, вот я тебе сейчас дам по сусалам! Маркел, конечно, мог сойти с саней и показать стрельцу… Но не стал он с ним связываться, а только спросил с удивлением, чего это ворота вдруг в такую рань закрыли.
— Не твое дело! — сердито ответил стрелец. — Закрыли, значит, так велели. Езжай дальше.
И Маркел мимо закрытых Ризположенских ворот поехал вдоль Неглинки дальше, а там через другой мост, деревянный, заехал в Китай-город, где уже через Никольские ворота въехал-таки в Кремль и там дальше все время держал прямо, пока опять почти что не доехал до тех же самых Ризположенских ворот, но только с другой стороны. Вот какой ему пришлось дать крюк, даже почти удавку, из-за одного стрельца! А еще и день тогда был мокрый, слякотный, и все дороги, как это всегда в Москве, были разбиты в кашу, а Маркелова Милка-кобылка и без того за день умаялась. Поэтому так получилось, что, когда Маркел уже все же доехал до нужного ему двора, пришлось ему вставать с саней, брать Милку за хомут и помогать ей идти дальше, а то она сама уже не шла.
Ворота на тот двор были распахнуты настежь. Да только кто туда добром зашел бы! Но об этом после. А так дальше было вот что: Маркел вошел в тот двор и мимо главного крыльца (на котором стояли стрельцы, и он им показал, что надо) прошел вдоль боярских хором налево за поварню и уже только там остановился. Время по мартовской поре было уже довольно позднее, начинало смеркаться, и поэтому хоть там, куда он тогда зашел, кругом было полно разных служб, но никого из дворни нигде видно не было. Да Маркелу они были не нужны, он сам знал, куда ему идти дальше: справа при главной хоромной стене была устроена лестница мимо подклети на первый жилой этаж, и там дальше, вдоль помоста, за перилами, были видны три двери. Маркелу нужно было в третью.
И только он так подумал, как эта третья дверь вдруг распахнулась, и из нее на помост вышел рослый, крепкий, в черной однорядке человек лет сорока, а то и больше. А Маркелу было чуть за двадцать. Ну, или двадцать пять, не больше. Этот человек из той третьей двери, упершись руками в перила, внимательно посмотрел на Маркела, и было понятно, что узнал его, но все равно спросил:
— А это еще кто? И по чью душу?
— По твою, дядя Трофим, — ничуть не смущаясь, ответил Маркел. — Если, конечно, позволишь.
— Га! — громко выдохнул дядя Трофим (а его почти что все так называли). — По мою? А сам ты кто?
— А мы рославльские, — сказал Маркел. — Маркел меня зовут. Косой. Ты у нас летом был.
— Ну, был. И что?! — строго спросил дядя Трофим.
— Так, ничего, — скромно ответил Маркел. — Ехал мимо, дай, думаю, заеду. Вот.
И покосился на сани.
Дядя Трофим задумался, утер губы ладонью, повернулся и неспешными шагами сошел с лестницы, подошел к Маркелу и сказал:
— Помню тебя, как же, помню. И всех ваших тоже. Служба такая, черт ее дери, всех помнить. — И вдруг очень тихо добавил: — А что в санях?
— Так, всякое, — уклончиво ответил Маркел, тоже негромким голосом. — Гуси битые. Рыбка сушеная. Брусничка. Клюковка. Медок. Ну, и еще чего по мелочи.
— Зачем это?! — еще строже спросил дядя Трофим, уже совсем почти неслышно. — И кому?!
— Ну, как кому? Боярину, — так же тихо ответил Маркел. И почему-то прибавил: — Гостинец.
— Да ты что это себе позволяешь?! — грозно сказал дядя Трофим. — Дачи суешь?! А если государь узнает?! Срубит голову! Да это у нас… О!
И дядя Трофим начал оглядываться. Но вокруг по-прежнему никого не было, а только стало еще сумрачней. Маркел повернулся к Милке и стал поправлять на ней хомут. А после отступил к саням и взялся за вожжи.
— Эй, ты чего?! — спросил дядя Трофим.
Маркел молча расправил вожжи и уже приготовился ими встряхнуть.
— Ты мне это не дури! — сказал дядя Трофим уже совсем сердито. — Ты куда это теперь собрался?!
— Домой, — просто сказал Маркел.
— Домой! — передразнил его дядя Трофим. — А люди скажут: а чего это он ездит? Туда-сюда, туда-сюда! Может, он умысел какой имеет? Может, погубить кого задумал?!
— Так что, — спросил Маркел, — мне тогда теперь делать?
