Космология Эроса - [32]

Темное уныние, переданное в поэзии Ленау, показывает нам достойный преклонения образ — светлые всполохи вздымающегося небосвода.

Молний огневых

Борозды бегут;

Быстрый образ их

Озаряет пруд.

Мерике в своем стихотворении «Перегрина» взывает к колдовству любимой через образ золота:

Зерцало верных карих глаз лучится, Как отсвет златоносного нутра; В груди, откуда робкий свет сочится, Взрастила злато скорбная пора. Во тьму зрачков ты манишь погрузиться, Сама не зная, как страшна игра, — Огня всепожирающего просишь, С улыбкой смерть в питье грехов подносишь.

«Это притчи», — скажут нам. Ничего подобного! Если спустимся до уровня народных песен, то почувствуем силу магического слова, те божественные уста, которых лишен созерцающий. В одной русской песне старик не находит на берегу ни одного корабля, который мог бы переправить его через море:

Пел так красиво старик,

Что стало слушать море,

Что синие волны слушали,

Что пенные волны слушали,

Что глубокие воды слушали,

И даже берега слушали.

Пел так красиво старик,

Чтобы желтые берега поклонились

Один другому,

Так, что склонились друг к другу,

И не осталось зазора между ними,

Стали они крепко связаны,

Левый берег с правым, Правый берег с левым, Образовали мост.

В финском руническом заклинании говорится:

Все кричат и восклицают,

Все поют и прыгают,

Все прыгают и радуются,

И это трели жаворонков,

И это плещется лосось,

И это стрекочут сверчки,

И это жужжат жуки,

И это танцуют ветры в горах.

Даже ели наклонились,

Даже склонились к уху,

Даже согнулись березы,

Даже наклонились к лугу,

Даже раскачивают травы,

Даже шуршат все тростинки

Да сами скатывают камни

И сами потрясают берег,

И само все гудит,

И галька в местах ловли лосося,

И красиво в бухте.

У Гете говорится о мистическом храме, у входа в который побывал Фауст:

Следы их приближенья ощутив,

Поют колонны, стены, свод, триглиф.

Образ человека растворяется в метеоритах, а метеориты отблескивают в образе человека. То, что было простым дневным взором, оказалось окружено теллурическими и космическими потоками. Цвета, формы, звуки, шумы, ароматы сливаются в нем, кажется, став столпотворением всех образных элементов. И тем не менее он ярко сияет, походя на лик, некогда пугающий, но сейчас многообещающий. Это не столько изменилась действительность, через контакт с которой рождался образ, сколько исчезли границы, отделяющие реальность от предмета восприятия! То, что попадало в луч стихийного созерцания, более не является одной из многих вещей, но становится центром мира! Об этом Мефистофель говорит адепту:

Ты — царь всех элементов и начал, Ты испытал огня повиновенье.

Где на море всего сильней волненье, Нырни на дно, — стеной отвесных вод Сойдется вкруг тебя водоворот. Сквозь столб воды кайма волны лазурной Со дна тебе покажется пурпурной. Где ты ни стой, куда ни отходи, Все будешь в центре, все посреди. Везде дворцы. Где ни поставишь ноги, Вслед за тобой потянутся чертоги.

Когда между деймоном и душой проскакивает искра, она сама становится деймоническим источником образов. Живым источником, что очень сложно изложить посредством слов. В акте созерцания вновь и вновь рождается начало миров!

Мы помним, что в «Дифирамбах корибантам» у Альфреда Шулера в его «Космогонии» есть удивительная строфа:

Я — свет, который цедит тебя из ночи,

Я— глаз, который лицемерно блестит тебе, Я—жемчужина, заполнившая раковину,

Я— опьянение, которое омолаживает этот мир Я—Жизнь!

Мироздание в данный момент представлено как явность. Вплоть до самых далеких пространств и удаленных времен; все, что когда-либо происходило и произойдет, обретет свой внутренний свет и смысл, притягательный образ.

Новалис считает, что любое случайное может стать «нашим мировым органом». «Лицо, звезда, старое дерево могут создать внутри нас целую эпоху. Это великий реализм фетишей».

Воистину, сегодня может показаться странным в культовых действиях, мистериях, магических обрядах, табуациях, гаданиях то, что они все без исключения основаны на приоритете созерцания изнутри над примитивной восприимчивостью. Здесь предметы механически двигающегося мира оказались вплетены в живую, деймоническую реальность образов. Она непосредственно оформлялась во всех образах древнего человека, -кристаллизовывалась в храмах, в идолах, в погребальных плитах, расцветала в ранней поэзии, подобно бутонам после дождя, воплощалась в символах, давала непостижимую уверенность путем посвящения в тайну. Если было человечество, для которого было вполне обычным общаться с окружающим его миром через плодотворное воззрение, то оно должно было искать в промежуточном состоянии трезвости возможность изложить свое видение в особых знаках, подобно тому, как рациональный человек сохраняет свое знание о вещах, прибегая к помощи понятийного языка. И эти знаки являются символами. Они являются глифами экстатически обретенных образов, то есть истинными иероглифами, так как глиф является словом определенного употребления, связывающего предметы с понятиями. Если термины и понятия используются для передачи суждения, то язык символов предназначен для возрождения созерцания. Если понятие является отправной точкой для научных изысканий, то символ становится источником мифа. Вне всякого сомнения, семиотика созерцательного состояния сознания является важной частью познания в целом, только если уметь читать символы! Для наших целей достаточно выделить из всего множества обрядов и обычаев лишь одну сторону, для постижения которой мы должны углубить наше понимание сути образов.