Космология Эроса - [33]

Во время перехода рассуждений от состояния экстаза и сути экстаза мы акцентировали внимание на выделении отдаленного образа по отношению к близкому восприятию.

Однако нам могут возразить, что отдаленное в частности воспринимается, когда дистанция видится как пространственная закономерность. Мы будем должны ответить, что без видения (пусть и неосознанного) не случается никакого восприятия, ни пространственно близкого, ни пространственно далекого. В этом есть свой особый «тон», который звучит, как голос пробуждающейся души. И именно он тихо шепчет душе об изменении положения. Это как заметить жука на руке, но при этом видеть синее небо. Обстоятельства более подходят для «мечтателя» или «утонувшего». Готовый к различению наблюдатель рассматривает даже отдаленное, как если бы оно было близким, и при этом жертвует восприятием последовательности локаций, которую он последовательно и взыскательно пропускает. Тогда взгляд на самый близкий объект, тонущий в созерцании, привязывается к образу предмета. А это означает, по крайней мере, форму, которая закрыта не через рубежи, но повсеместно окружающие соседние образы. И не только вид рассмотрения определяет расстояние до предмета, является он близким или дальним. И никто не признает, что близко — это вещественно, а дальнее — это образное. Это дает возможность возражать с правым видом: как бы то ни было, но мы оказались в неразрывном противоречии с примитивным сознанием, которое, по нашему мнению, в первую очередь было отторгнуто созерцанием. Даже сидерические клеточки созерцания изначального смысла (не говоря уже о пространственно близких предметах) хотя и облачены в отдаленность, но мы знаем или должны были знать об их фактическом характере, но ни в коем случае не те, кто переживает их в проявлении. Можно сказать, что именно в этом заключается отличительная черта древних времен, когда можно было приблизиться к звездным просторам. Шулер утверждал: «Греческая космогония знала Эроса как Творца мира, но, несмотря на свою космическую природу, он оставался Эросом Близким. Хотя он имеет более глубокий смысл, чем могло бы рассказать сегодняшнее небо, когда оно питало звезды соком Земли. Но наряду с этим указывается на понимание близости, которое требует эллинского глазомера чувственности, возникающей между небесным и земным ландшафтами. Однако их элементарная символика приобретает привлекательность конструктивным формообразованием с сужением кругозора души. Хотя это ставило бы под сомнение в первую очередь возможность уникальной красоты человеческого искусства, однако ускоряло бы направление культового в сферу логического мышления. Возможно, нет более убедительного свидетельства зависимости суждения от переживательного воззрения, чем открытие Коперником движения земли! В самом начале греки признавали гелиоцентрическую идею (Аристарх, Филос). Но для античности это был «невероятный подход», а потому все, кроме птолемеевской системы, умерло. А потому античность не знала головокружительного пафоса, который дал бы ей голос. Казалось бы, самая простая астрономическая формула оказалась наполнена смыслом самой возмутительной революции, заложившей образ пространства в душу человека!

Греческие гилики глядели широко раскрытыми глазами на благоустроенную и находящуюся в центре мироздания Землю. Рощи, скалы и шум морского прибоя виделись словами гимна во славу богини зари — Эос, которые гремели колоколами под сводами эфира. Пламя поднимается в соседние пространства, пролитый дождь оплодотворил плененную землю, освежающий ветер разгуливает средь вершин, связывая воедино верхнее и нижнее, близкое и дальнее, Землю с другими светилами. Все находится в движении и брожении, заявляет о себе, возникает и исчезает — и этим живет. Инстинкты и желания, войны и братание, тяга к насыщению и соитию пронизывают воздух, высвобождают стихию праздника, тянут небесный огонь в объятия болот, питательным туманом исходят в солнечный жар. Вера во всемогущую жизнь, в панмиксию и бесконечное преобразование наполняет кровью миф, который становится системой для древних мыслителей. Однако даже если бы они сразу отошли от него к границам восприятия и даже если бы учли цикличное возвращение полюсов действительности, то они едва ли покинули бы сферу геоцентричности, даже если бы дополнили свои познания нынешними сведениями. Их видение было обращено в пространство! Возьмем европейско-античное пространство с мифами, символами, учениями о мудрости, эпоса-ми Гомера, эолийским ладом и лирикой Пиндара, трагическими хорами, храмами и скульптурами: оно обладает формой завершенной сферы, видимая часть которой представлена в форме шатра или купола, раскинувшегося над земным ландшафтом. В античности ощущение жизни было космическим, а макрокосм оказывается отраженным в микрокосме. Это является открытием Аристарха, так как его пространство — это макрокосмическая ячейка, которая заключает в себе все происходящее, подобно наполняемому водой кувшину. Он проецирует небесные образы на образ земли в рамках земного дома. Античное пространство было ближним пространством — οικος. Но разве иначе обстоят дела с космосом у так называемых “дикарей”? Некоторые полинезийские племена пребывают в твердой уверенности, что на горизонте земля притягивает к себе небеса и удерживает их там. По этой причине они называют чужаков «папаланги», то есть “дробящие небо”, так как они уверены, что те прибыли к ним из другого мира! Но что говорит нам о близком характере первоначально пережитого и как это сочетается с учением о созерцании, которое способно узреть существенные особенности образов именно при удалении от их содержания?»